Мазуре стал просматривать газету, покрыв ею, словно пледом, свои колени, и в то же время прислушивался — не скажет ли что-нибудь Топораш?

Но старый мастер был, как всегда, молчалив. С тех пор, как он заявился сюда впервые, он не давал себе труда здороваться или прощаться. Посидит, послушает, потом встанет и уйдет.

— Смотри, как хорошо работают теперь наши типографии! — Сидор, как всегда, восхищался печатным текстом. — Смотри, какие ровные колонки, прямые строчки, чистый шрифт… Петита совсем мало. Сейчас слепой и тот, верно, газеты читает. Не то что прежде…

Топораш продолжал сидеть неподвижно.

Сидор встал и вытащил из-за потолочной балки книжку в твердом переплете. Он легонько отер ее рукавом, раскрыл посередине, где лежало несколько аккуратно сложенных печатных листиков, и протянул их Топорашу:

— Посмотри-ка. вот как печатали когда-то. А если ты попадался с таким листком в руках…

— „Рабочие и работницы! — разбирал вслух Топораш, сперва не поняв, о чем идет речь. — Товарищи! Борьба…“

Он пронзительно взглянул на Сидора, потом снова углубился в текст, кое-где уже стершийся, шевеля от усилия губами, и не отрывался, пока не кончил читать…

Последовало долгое молчание, наконец они взглянули друг другу в глаза.

— Каймакан грозился тебя уволить? — спросил вдруг мастер ворчливым, скрипучим голосом и, не ожидая ответа, продолжал: — И на тебя замахнулся, негодяй… Я-то хоть не коммунист, не был им и не буду. Но как он посмел тронуть тебя, тебя, который…

— …который сегодня не очень-то много пользы приносит школе и ни черта не понимает в хозяйстве, — уточнил Мазуре и, отобрав у Топораша листовку, положил ее в книжку, спрятал за балку и печально добавил: — Не было у меня, понимаешь, возможности получить в свое время какую-нибудь квалификацию, как все люди…

— Почему ты так? Ты же прирожденный агитатор. Мне такое дело, положим, не по душе, но я-то вижу, что в этом ты лучше других разбираешься…

— Это не специальность, это убеждения. Да… Разве что в типографию меня бы взяли, — сказал Мазуре задумчиво, — и то не знаю… Я-то ведь набирал все вручную, печатал на шапирографе. Сейчас другие машины — линотипы. Техника!..

— Пускай партийные тебя рекомендуют, ты же ихний, — упрямо настаивал Топораш. — Есть маленькие типографии в министерствах. Раз ты был на такой работе, ты и с этой хитростью совладаешь. Не робей.

— Просил я как-то замдиректора… давно уже, — ответил Сидор неохотно. — Не очень он мне доверяет, и я его хорошо понимаю. В типографии нужны люди проверенные. Так было и тогда, когда я там, — он указал пальцем вниз, — работал. Каймакан — человек дела. Он не может ручаться за такого растяпу, как я. А другого он обо мне ничего не знает, да и неоткуда.

— Уж не говорил бы! Слушать тошно! — проскрипел мастер, вскочил и, волоча за собой пружинное сиденье, подошел к Мазуре. — И я тебя, человече, тоже знаю лишь с тех пор, как мы работаем рядом в этой школе. О твоем прошлом знаю понаслышке. Но в этой школе только тебе я и верю, тебе одному и говорю все откровенно. Мохов, наверно, порядочный человек, да что толку — все время болеет…

— А София Василиу! А Пержу?

— Они ничего не решают, — отрезал мастер. — Каймакан всем заворачивает. — Он помолчал. — Каймакан… Довелось мне иметь с ним дело… давно, когда он еще студентом-практикантом был. Он уже тогда зубы показал…

Он задохнулся, словно возмущение сдавило ему горло.

— Человек дела, говоришь? Да, он и тогда был человек дела. Действительно, меня он со знанием дела растоптал. Я тогда первый раз в жизни затеял что-то настоящее. До того мастерил кое-что для инженеров — разные там приспособления, всякие мелкие штучки. А тут стала меня точить одна мысль. Мало-помалу набросал я чертежик, написал и объяснение к нему в тетрадке и передал это все главному инженеру завода. Дошла до него моя писанина или нет — не знаю. Стал я ждать ответа.

Мастер помолчал, поднял с полу несколько соломинок, сунул в охапку, лежавшую на лавке.

— Конечно, они меня и на порог не пустили, никто со мной даже говорить не захотел. Потом уж конторские мне рассказали, что от моего чертежа только клочья в корзину полетели. А тетрадка была мне возвращена с ответом: „Безграмотный бред“. И подпись Каймакана. Да, он был человек дела. А тогда ведь он еще не занимал такой должности, как сейчас, — студентишка-практикант, только и всего.

— Охо-хо! Боюсь, мастер, что ты прешь напролом, сплеча рубишь, — остановил его Сидор, не то шутя, не то серьезно. Бережно сложил газету и засунул ее в карман. Поднялся и деликатно усадил на свое место Топораша.

Потом заходил взад-вперед по каморке, видно издавна привыкший к одиноким прогулкам в четырех стенах.

— Вот почему ребята накрыли тебя за какой-то секретной работой!

— Поэтому, — с вызовом ответил мастер.

— Что ж ты, мастеришь-мастеришь, что-то изобрел, а потом своими руками ломаешь?

— Лишь бы не попа по в руки Каймакана!

— А в руки учеников? — спросил Сидор в недоумении. — Почему ж ты мальчикам не даешь даже одним глазом глянуть?

— Это глаза Каймакана. Я его насквозь вижу.