Прошел положенный срок, и Каймакан стал членом партии. Многое переменилось вокруг него, переменился и он сам. А вот старик Мохов на последнем партсобрании чем-то встревожил его. У Каймакана все звучал в ушах его неожиданный вопрос насчет Топораша: почему, мол, он раньше был рационализатором, а теперь у него ничего не получается? Не понравилось ему и то, как Мохов смотрел на него во время выступления Софии.

И все началось с этого мямли Топораша. Он знал его больше понаслышке, хотя когда-то они и работали на одном предприятии. Много позже, после войны, он увидел на базаре, в длинной очереди за макухой, этого одряхлевшего, хотя и не старого человека, одетого в какое-то рванье. Он глодал комок макухи, сидя на тумбе, — видно, ноги его уже не держали. Каймакан тогда только что приехал в разбитый бомбами, еще дымившийся Кишинев, но уже замещал директора в ремесленной школе.

— Тебя не Топорашем зовут, приятель? — подошел к нему инженер, больше из любопытства.

Тот перестал жевать макуху, но глаз не поднял, только весь как-то насторожился.

— Господин Филипп Топораш, слесарь первого класса и чуть-чуть даже изобретатель, если я не ошибаюсь? — громко повторил Каймакан.

Против ожидания лицо бедняги снова стало равнодушным, а десны с редкими обломанными зубами опять начали обрабатывать жесткую макуху.

Наблюдая за ним скорей с насмешкой, чем с жалостью, Каймакан собрался уже уходить, как вдруг, словно вспомнив о чем-то, обернулся к старику и тронул его за рваный рукав.

— Ты мне тут не прикидывайся дурачком, мастер, — сказал он уверенно.

Он отвел его в сторону, не встречая никакого сопротивления.

— Скажи одно — ты мастер Топораш или нет?

И как только тот неопределенно кивнул, Каймакан, ни о чем больше не спрашивая, отчеканил:

— Поставлю тебя мастером в ремесленной школе. На всем готовом: жилье, питание, одежда по форме, почет и уважение…

В школе он его преподнес как некую ценную находку. Свои обязанности мастер Топораш стал выполнять вполне удовлетворительно.

Прошло несколько месяцев. Однажды, как раз когда Каймакан готовился к вступлению в члены партии, он зазвал мастера в тесную каморку, служившую тому чем-то вроде кабинета, и пригласил его сесть.

— Ну как поживаешь, мастер? Пришел немножко в себя? — спросил он, довольным взглядом окидывая недавно выданное обмундирование и ботинки старика.

Мастер пробормотал какие-то слова благодарности.

— Ничего, это только начало, — попытался он подбодрить Топораша. — Получишь и квартиру, не беспокойся. Как только будет достроено общежитие… Получишь, обязательно получишь. Поселишься с семьей. Почему бы тебе не привезти всю свою династию?

Топораш сделал неопределенное движение рукой и с этой минуты оставался глух ко всем попыткам инженера сблизиться с ним.

— Мучаются в деревне. Ждут от меня весточки. А какой толк?

— Как так? Надо же все-таки привезти их сюда.

— Пускай сидят себе там. Поспеют с козами на торг.

— Скажи мне одно, приятель, — инженер уже начал терять терпение, — нравится или не нравится тебе школа, доволен ты своей службой или нет?

— Ребята славные… — процедил мастер. Славные ребята, — повторил он, избегая взгляда инженера. — Я могу идти?

— Погоди, куда ты? Что за черт! — Каймакан, возбужденный, вышел из-за стола, заложил руки за спину. Тут бы ему и походить взад-вперед, да где там — три шага в длину, два в ширину…

— Видишь ли, мастер Топораш, — сказал он решительно, возвращаясь к дружественному тону, — работаешь ты усердно, дирекция тобой довольна. Но ты прекрасно знаешь, что я жду от тебя кое-чего другого. Кто-кто, а я-то уж знаю тебе цену… Словом, мы ждем от тебя какого-нибудь изобретения, понимаешь? В другое время я бы не настаивал, но сейчас мне это нужно. Ты меня понял? Хотя бы одно, на пробу. Разбейся в лепешку, старина, но положи на стол какую-нибудь штуковину.

Каймакан разгорячился. Ему показалось, что желанный товарищеский тон, который иногда складывается из мелочей, а иногда, несмотря на все усилия, остается недостижимым, наконец им найден.

Но когда он мельком взглянул на мастера, то понял, что заблуждался — Топораш стоял и смотрел на него мрачно и враждебно.

Так он и вышел из своей конторки, не сказав больше ни слова…

…Ох, эта унылая поздняя осень!

Каймакан отлично понимал, что после партсобрания дела его запутались. Видно, он торопил их не в меру, сам того не замечая. Чересчур туго подтянул какую-то гайку, и она теперь заедала, тормозя работу всей машины.

Софика… Он все тосковал по ней.

В эти свинцовые дни, когда то немногое, что осталось от пышного убранства осени, казалось, висит на тонкой ниточке, готовой оборваться, Каймакану было невыносимо тяжело. Ему не хватало любви Софии, ласковой и тихой. В эти промозглые вечера, когда на дворе выл сырой ветер и сеялся дождь, он вспоминал, как она теплой, мягкой рукой гладила его щеки, лоб, его брови, как проводила пальцем по маленьким морщинкам вокруг глаз, до самого виска, словно пытаясь стереть их.