— Вставай, щепок надо наколоть, — тормошит меня мать.

Я поспешно натягиваю штаны. Теперь уже никто в школе не станет смеяться надо мной. Все увидят новые штаны!

— Старые надевай. В школу можешь не спешить — зазимок выпал, — говорит мать.

Сам не чувствую, как я оказываюсь у окна. Вокруг — словно белое покрывало расстелили. Ивы во дворе покрыты инеем, их листья от мороза почернели и свернулись. Река — и та потемнела и выглядит такой студеной, грозной.

— Все равно пойду, — упрямо твержу я.

Мать переводит взгляд на отца — его слово всегда решает все.

— Босиком в такой мороз? Хватит и того, что меня болезнь треплет. Ни шагу из избы.

— Ты же сам обещал… Я и так отстал…

Отец приподнимается на постели и устремляет на меня взгляд.

— Чего надрываешься? Сам видишь, как со мной вышло… Чего доброго, за хозяина останешься… А жить как станешь? Уже не малое дитя, мог бы подумать…

Отец впервые заговорил со мной так. Болезнь съедала его, как огонь свечу, и он поддался, пустился, как обломок льдины, по течению…

— Будь на то моя воля, привязал бы камень на шею да и на дно, — говорит он, отворачиваясь к стене.

— Отец, отец! — стонет мать.

Я вцепляюсь в материнский передник. Она прижимает меня к себе и ласково, как умеют только матери, гладит по голове.

— Полно, полно, дурачок, — шепчет она. — Вот принесет Юшка клумпы, тогда посмотрим.

Юшка появляется у нас в избе под вечер следующего дня. После торжественного приветствия он ставит посреди избы прямо на пол клумпы.

— Примеряй, Йонас. Побольше сделал, чтобы нога с портянкой вошла. А уж скоблил, полировал, мозоли натер…

Клумпы и впрямь отличные. Юшка выбрал для них хорошо просушенную ольху, и они такие легкие, что я не чую их на ногах. Обиты они жесткой кожей, а кругом идет медная проволока. Пока я любуюсь клумпами, Юшка улыбается и, уловив момент, подмигивает мне.

— На базаре за такие по два лита берут…

— То-то же, два лита, то-то… Сам знаешь, Мотеюс, когда рыбак день-другой сеть не замочит, — голод всей семье. А я уж второй месяц, так что… — говорит Юшке отец, глядя куда-то в потолок.

— Да я разве что говорю? Пусть носит парнишка. На здоровье. А насчет заработка — сущая правда. Не вовремя ты слег, Юозас, нет, не вовремя.

Юшка садится на табурет подле отца и принимается выкладывать деревенские новости. А они невеселые. Если бы шла рыба, все было бы хорошо. Но рыбаки сутками торчат на воде, ничего не ловится. Пранайтис — тот уложил в лодку сеть, бочки для засолки рыбы и вчера направился к морю. Но разве скажешь, что его там ждет? Может, вернется с добычей, а может, и с пустыми руками. Юшка полагает, что нечего шляться бог знает где. Можно было бы и на месте рыбачить, но разве сейчас рыбаки, что они понимают?

— Была бы у меня сеть, Юозас, да я бы не одну сотню накопил, пока река не встала, — заканчивает он и начинает смотреть в угол, где валяется наша большая сеть.

Я с почтением и одновременно со страхом гляжу на Юшку. Чего только о нем не болтают люди! Никто в деревне не странствовал столько, сколько он. Две войны видел, был в плену у немцев. Сколько Юшке лет — этого никто не знает. Старый он, и жена у него давно умерла, а сам все статен, как солдат, грудь колесом, щеки красные. Зато голову ему словно снегом припорошило — такая белая. Говорят, Юшка был знаменитый рыбак. Другого такого у нас на берегу не знали. Был… А сейчас у него нет ни лодки, ни сети, и он только нанимается к рыбакам в помощники или для заработка вяжет сети другим. Его сети — самые крепкие. Славится Юшка и своими историями. Странные они у него, непривычные для нашего люда.

— Говорю, лежит, Юозас, твоя сеть. А ведь заработать можно бы, — произносит таинственно Юшка и слегка привстает.

Отец понимает, куда он клонит.

— Нет, Юшка, сеть у меня длинная, тяжелая… Один не потянешь.

— Столкуемся насчет быка — сладимся и насчет веревки. У тебя Йонас — вон какой парень. Мне треть улова, остальное вам.

Отец с матерью переглянулись. По их лицам нетрудно было догадаться, что предложение Юшки их устраивало. Все произошло так неожиданно, так вдруг, что сперва я не сообразил, чем грозил мне этот уговор. Только ударили по рукам, как Юшка, не мешкая, принялся готовиться к лову. В радостном оживлении он крепко перепоясал веревкой свой ватник, нахлобучил на лоб шапку и, склонившись над сетью, принялся приводить ее в порядок. Мать молча положила передо мной отцовский пиджак, ремень, онучи. В карман сунула краюшку хлеба. У отца мгновенная радость прошла, и он лежал в постели хмурый. Когда Юшка закинул за плечи сеть, собираясь идти к реке, отец предупредил его:

— Осторожней с сетью, Мотеюс. Смотри, не напорись на каршу.

Когда мы вышли к реке и стали укладывать в лодку сеть, я почувствовал необычайную гордость: вот я уже настоящий рыбак и иду зарабатывать на хлеб. Но едва лишь лодка начала удаляться от деревни, в мое сердце просочилась тоска. Скорчившись на корме, я с трудом сдерживал слезы. Все стало понятно, ясно. Если уж началось, значит, в школу мне в этом году не ходить. А вдруг и вовсе не доведется учиться?

— Скис ты, браток, что твоя простокваша. Не люблю я таких. Не хочешь со мной рыбачить, на веревочке держать не стану, — вторгся в мои думы Юшка.