— Я не потому, дяденька. Только школы мне уже, должно быть, не видать…

— Гм… да… школа… — промычал Юшка. — Не про нас они, Йонас, школы эти. Дали бы жить, тогда бы и учиться можно. Как зерну почва, человеку сносная жизнь требуется. Иначе зачахнет, сгниет на корню… А ведь они что делают? Давят, к земле гнут… Так что — близок локоть, да не укусишь…

Юшка мерно гребет и бросает слово за словом медленно; опустив голову, он словно размышляет. Я не совсем понимаю, кто это «они», и, вытаращив глаза, гляжу на Юшку. Внезапно он вспоминает обо мне.

— Вижу, не разумеешь ты, братец, — улыбается он. — Подрастешь — поймешь. А теперь садись-ка на весла.

Юшка садится на мое место, а я берусь за весла.

Темнеет. Осенняя ночь наступает сразу. Река прикрывается черным пологом. Дальние деревья уже растаяли в темноте. Четко видны только одинокие рябины, словно пылающие костры на берегу. Над головой с карканьем пролетают вороны. Они спешат найти себе ночлег и, обгоняя друг друга, опускаются на чернеющий посреди реки остров. Вскоре за бухтой замелькали огни. Это лагерь рыбаков. Юшка встает и приказывает:

— Давай к ним, Йонас. Вот туда, на середину реки, где светится буй. Там и закинем.

Дождь все льет и льет… Тяжелые, свинцовые тучи медленно ползут над самой землей. Ночи темные, днем туман и сырость. Стремительно катит волны разлившаяся река.

— Пустое дело — ваша ловля, — машет рукой отец, когда мы с Юшкой, промокшие до нитки, возвращаемся от реки в избу. — Хоть бы рыба была, а то сами надрываетесь и одежду зря гноите.

Юшка разложил у огня промокшую одежду, развесил портянки. Он не соглашался с отцом.

— Нечего сидеть сложа руки, Юозас. Долго так не продержится. Еще денек-два, и рыба пойдет, как же иначе!

Отец не очень-то верит Юшке. Конечно, пытаться стоит, но будет ли от этого толк…

— А как же другие? Неужто и у них ничего не ловится? — спрашивает отец.

Юшка хмурится. Если ему не везет, то о других и спрашивать нечего.

Через час-два Юшка натягивает еще не просохшую одежду и подгоняет меня.

— Давай, давай половчее, Йонук, — и, заметив, что мне никак не удается намотать портянки, беззлобно ворчит:

— Эх ты, рыбак, рыбак… Кто же так портянки наматывает? Вот как надобно.

Юшка отнимает у меня портянку, берет ее за концы и несколько раз хорошенько натягивает. Сморщенная от тепла портянка почти разглаживается, становится мягче.

— А ну-ка, давай ногу на ногу, — учит Юшка. — На себе и наматывай до конца. Теперь у пятки загни, веревкой обвяжи и суй в клумпу.

Вторую портянку я наматываю уже без помощи Юшки. Хоть и не слишком плотно прилегает к ноге, но сойдет и так. Все равно скоро промокнет, и надо будет переобуваться.

У реки мы останавливаемся возле сушилок и выгребаем из сети мусор. Юшка вытряхивает веточки, вытаскивает водоросли, паклю и кидает на землю, приговаривая:

— Этого бы добра поменьше…

По реке, волоча за собой вереницу барж, медленно поднимается против течения тягач. Когда вереница оказывается напротив деревни, от последней баржи отделяется лодка и направляется к берегу.

— Ишь ты, Пранайтис вернулся! — дивится Юшка. — Пошли узнаем, какие новости.

Сушилка Пранайтиса почти рядом с нашей. Мы немного проходим вперед и ждем, пока его лодка врежется в берег.

— Бродяга! — кричит Юшка. — Как там дела, у моря-то? Много ли рыбки натаскал?

— Хоть бы и много было, тебе бы не показал, — опуская весла, огрызается Пранайтис.

— Тут-то рыбы нет, совсем никакой, Казис. Оттого и спрашиваю.

— Ты-то откуда знаешь?

— Рыбачу вот с Юозасовой сетью, — гордо отвечает Юшка.

— Ишь ты…

Пранайтис, длинный и сухой, как жердь сушилки, во весь рост выпрямляется в лодке. Лицо его обросло, глаза мутные, воспаленные от бессонницы. Он медленно наклоняется и достает из-под сиденья на корме промокший рваный ватник и кидает его на берег. Потом выкатывает две пустые бочки.

— Не пустили, местные рыбаки не дали порыбачить, — бурчит он себе под нес, развешивая на жерди сеть.

Заметив из окна, что отец вернулся, на берег выбегает сын Пранайтиса — Костукас. Как обычно, простоволосый, на ходу сунув ноги в клумпы, грудь нараспашку — он останавливается около отца, вопросительно глядя на него большими глазами.

— Тащи бочки в дом, — велит Пранайтис.

Костукас хватает бочку, но через несколько шагов выпускает ее из рук. Мне Костукаса жалко. Мы, правда, одногодки, но он гораздо меньше меня и слабее. Говорят, он не растет, потому что отец часто бьет его.