Шрифт:
Она потушила в пепельнице сигарету и подала Доминикасу руку. Они попрощались.
— Спасибо за все, — сказал Доминикас.
— Не за что, — ответила Айма, глядя на этюд. Она долго смотрела на него, потом улыбнулась Доминикасу и торопливо вышла из комнаты.
Он не смотрел в окно, когда она удалялась по посыпанной гравием дорожке — ее провожали другие художники. «Не надо», — подумал он и закурил.
Она забыла на столе свои сигареты.
Вскоре Доминикас получил письмо от Аймы. Письмо было длинное, оно изобиловало подробностями поездки: как она задержалась в Риге, как добралась до дому и тому подобное. Айма справлялась о здоровье Доминикаса и требовала сообщить ей об этом.
«В Таллине холодно, все время дождь, — писала она. — Сегодня я зашла в «Вана Тоомас», пила кофе и снова вспомнила вас и ваш этюд. Он мне очень нравится, правда. Вы бы не могли мне его подарить? Я хотела вас сама попросить, но не посмела. Глупо, правда? Я повешу этюд у себя в мастерской и, глядя на него, буду вспоминать море и те часы, что мы провели вместе».
Несколько дней спустя, когда набросок окончательно высох, Доминикас запаковал его, отнес на почту и послал Айме. Жаль было расставаться с этюдом, но мысль о том, что он будет висеть в мастерской Аймы, а она будет вспоминать его, радовала.
В тот день Доминикас снова взял этюдник и направился к дюнам. Ветер раскачивал верхушки сосен и гнал к берегу медно-зеленые волны, блестящие в неярких лучах солнца.
ВСЕ УТИХЛО В КОМНАТЕ…
Симас стоял, отвернувшись к окну.
Все утихло в комнате, и он явственно слышал, как на улице хлещет дождь. Капли воды барабанят по мостовой, позванивают по стеклам в окнах; вдоль тротуаров несутся мутные ручьи. Воздух стал серым от дождя, и улица погрузилась в сумерки, хотя вечер еще далеко. Отец укладывал чемодан. Симас слышал его торопливые, нервные шаги по комнате, когда он направлялся к шкафу за чем-нибудь из одежды. Дверцы шкафа отвратительно скрипели. Симас ненавидел этот скрип. В комнате плавали голубые змейки дыма: отец курил сигарету за сигаретой, забывая тушить их в пепельнице. Симас задыхался от едкой вони, но молчал. Он знал, что скоро все это кончится; еще минут пятнадцать — и отец уйдет и никогда больше не вернется. Уж конечно, он сюда не вернется…
Что-то навалилось на сердце Симаса, и он было заплакал, но сдержался. Пускай уходит, пускай делает, что хочет!.. Теперь-то все уже кончено.
Он подумал про мать, которая сидела в соседней комнате — бледная, с изменившимся лицом. Она сидела без звука, как мумия. Она не говорила. Она ждала, пока уйдет отец.
Кап, кап, кап, — постукивают капли по булыжнику. Все дождь, все дождь…
Кап, кап, кап…
Когда же кончится этот проклятый дождь? И на улицу не выйдешь! Теперь вот стой у этого окна и гляди, как желтые потоки отмывают от грязи мостовую. На улице-то было бы легче.
Отец перед зеркалом повязывал галстук. Симас видел его краешком глаза: небритое лицо, запавшие глаза, сигарета в зубах. Руки отца торопливо двигались. Ему все не удавалось завязать галстук — что-то получалось не так, и он снова и снова переделывал узел. Отец был в темно-синем лучшем костюме, будто он собирался на торжественный вечер.
В конце концов отец справился с галстуком и вытер платком лоб. Он вспотел, как после черной работы.
Симас глядел в окно.
Сзади раздались шаги отца. Отец ступал как-то робко. Когда он положил Симасу на плечо провонявшую табаком руку, Симас вздрогнул.
— Симас, я ухожу, — сказал отец. Его голос звучал глухо, незнакомо. — Симас, мы скоро встретимся. Ты уж не сердись на меня, Симас…
Симас молчал. Отец хотел еще что-то добавить, но с его губ слетел только невнятный звук.
Снова раздались шаги отца. Отец поднял с полу чемодан. Хлопнула дверь. Шаги удалялись по коридору. Клубы табачного дыма медленно плавали по комнате. Симас задыхался.
Кап, кап, кап, — постукивают капли по булыжнику. Все дождь, все дождь…
Кап, кап, кап…
Симас поглядел в окно. Он видел отца, который свернул направо и, сгорбившись, побрел под дождем, волоча рыжий чемодан. Отец был простоволос. Почему он не надел шляпу? Ведь она висела в передней. Они вместе покупали эту серую шляпу, она была совсем еще новая.
В соседней комнате одевалась мать. Она одевалась долго, а потом подошла к зеркалу и причесалась. Мать была в лучшем своем платье. В комнате запахло духами. Зацокали каблуки, и Симас почувствовал, что она стоит рядом с ним.
— Надо окно открыть, — сказала мать. Она распахнула окно. — Симас, я уйду ненадолго. Вернусь вечером. Ты поужинай и ложись. Хорошо?
Симас молчал.
Мать ушла. На улице она свернула налево. Ее красный плащ еще долго маячил перед Симасом. Потом он исчез за углом, и улица снова стала серой.
У дома напротив остановилась зеленая машина; из нее вывалилась подвыпившая компания. Она со смехом исчезла в парадном. Машина уехала. У соседей гремело радио. Там всегда играет музыка и парни с девушками танцуют до поздней ночи. Натанцевавшись вдоволь, они с песнями выбегают на улицу, и оттуда еще долго доносится девичий смех.