– Скажи господину, – повернулась я к лекарю, исполнявшему обязанности походного писца и щурившемуся сейчас в свете костра, – что наши вина ничем не хуже вин с острова Сиетэ, в которые, как я слышала, примешивают дурман для улучшения его покупательных свойств. Наш вассал должен поднимать на ноги шестерых детей, больную жену и мать, а охотничий костюм из шерсти послужит отличной заменой пурпуэну из шелка, к тому же не промокнет под дождем и сохранит тепло, а я очень пекусь о здоровье моего супруга. Что до мяса, солонина из наших погребов в последний раз помогла Каутину быстрее оправиться от простуды.

Запечатав письмо, я снова протянула его лекарю с тем, чтобы он привязал его к ответной птице, но тут к нам подбежала Алекто.

– Это от отца? – Запыхавшись, она остановилась рядом.

Пожевав губу, я неохотно кивнула.

– Тогда передайте ему еще это, – протянула она сложенный вчетверо клочок пергамента.

Я повертела послание. Записка была очевидно тяжелей, чем весил бы просто пергамент, и под пальцами угадывался контур монеты, размерами и формой совпадавшей с золотой. Той самой, что Алекто подарили на последний день рождения.

– Алекто, вы хотите, чтобы птица не долетела до замка?

– Я лишь хочу засвидетельствовать отцу свое почтение и пожелать скорейшего выздоровления. – Ее лицо было непроницаемо.

– Что ж, вышлите двух птиц, – кивнула я к лекарю и, отвернувшись, двинулась обратно к шатру.

Алекто подсела к Каутину, строгавшему палку перед костром.

– Как ты? – Он кинул на нее быстрый взгляд и продолжил обтачивать кончик с таким усердием, что он вошел бы в бок дичи, как игла в мягкий шелк.

Алекто пожала плечами и подхватила другую палку. Провела рукой, счищая снег, и сунула ее в костер. От палки повалил дым.

– Слабости почти нет.

Каутин кивнул, как если бы принял к сведению, и придирчиво оглядел заостренный с двух сторон сук, прежде чем с легким поклоном отдать его кухарке. Та приняла его тоже с поклоном – более глубоким, – уже явно раздумывая над тем, как нанижет на него ужин, жариться над костром.

Алекто откинула сырую палку, которая все не желала зажигаться, и протянула к огню пальцы.

– Я вот все думаю, каким это будет, – произнесла она, глядя на танцующие языки и поворачивая руки то одной стороной, то другой.

– Каким будет что? – озадаченно переспросил Каутин.

– Ну все… Двор, король с королевой.

Каутин пожал плечами.

– Говорят, король не старше нас с тобой, – продолжила Алекто.

– Но он сызмальства привык к управлению. А значит, он все же не такой, как мы.

– Мать учит тебя понемногу, – возразила она.

– Да, но управлять замком, а не страной.

Взгляд Алекто стал задумчивым.

– Так странно, чтобы человек одних с нами лет обладал такой властью. Наверное, он одинок, ведь рядом нет никого равного ему.

– Да она в него влюбилась! – раздался рядом звонкий голос.

Алекто рассерженно повернулась к Эли.

– Что за ерунду ты говоришь!

– Спрашивает о короле, думает, какой он – ну, точно влюбилась! – поддразнил тот.

Вскочив на ноги, Алекто отняла у него палку, на которой брат протянул к огню кусочек сладкого теста, и швырнула ее в пламя.

– Сам ты в него влюбился!

Эли от удивления даже глаза распахнул.

– Но я не могу… я же мальчик!

– Что здесь происходит? – Рядом стояла мать, как обычно, с непроницаемым лицом и со сложенными на подоле руками.

– Я лишь сказал, что Алекто неровно дышит к королю, а она зачем-то выкинула мой ужин, – сокрушенно отозвался Эли, примериваясь, как бы половчее выдернуть палку из костра.

Наконец ухватил ее, сдернул изрядно подгоревший кусочек теста и тут же, поморщившись, выронил его и стал дуть на пальцы.

Мать перевела взгляд на Алекто, и в нем ей почудилось что-то незнакомое.

– Вы не должны вести такие речи, Алекто. Король – не тот, кого дозволено вот так обсуждать. Вам не следует вовсе о нем думать.

– Скажите, что мне здесь вообще дозволено?! – раздраженно бросила Алекто и двинулась прочь широким шагом, сдерживая подступающие слезы.

Столица встретила нас шумом. Я еще не видела мест, где было бы столько людей и звуков разом. Когда мы въехали в кольцо внешней стены, нас буквально обступило мельтешение: одни что-то говорили, другие куда-то шли, третьи о чем-то ругались, четвертые пытались «задешево» всучить товар, пятые что-то просили и поднимали к окну повозки детей, прося за них.