— Ну что же ты? А ну, расстегни шинель, похвались.

На гимнастерке у него сиял орден Красного Знамени.

— Поздравляю, Ершов.

— Служу Советскому Союзу.

Это был первый орден Красного Знамени в моем взводе.

И бойцы мои теперь частенько похваляются:

— А наш-то взвод краснознаменный!

Сегодня восьмое августа. Через четыре месяца и двадцать дней мне исполнится двадцать лет. Записи мои об орденоносце.

Желтый дождь сеет над рекой.

Осень. Листопад… Река вздулась.

Я жду рассвета. Напротив моего наблюдательного пункта желтая лощина с поваленными деревьями.

Почему молчат гитлеровцы? Тишина только на нашем участке, а справа и слева гул битвы не смолкает.

Меня пугает тишина. Чудится, будто в этой желтой лощине нас подстерегает опасность.

Я приказал своим ребятам открыть огонь по желтой тишине. Ударили минометы. Взорвалась, вспыхнула желтая, с человеческий рост, трава, черные проплешины появились в желтом. Раздался звонок из штаба:

— Что произошло?

— Так, проверочка предположения.

Более часа обстреливаем лощину. Бинокля от глаз не отрываю. Что там есть, в этой лощине? Неужели просто затихли? Но у них все неспроста, даже тишина.

Что-то скатилось по склону лощины. Похоже, человек?

— Огонь!

Над нами закружился немецкий самолет. Наши зенитки открыли огонь. Да, в лощине затаилась опасность.

— Огонь!

«Заговорил» капитан Гопин, потом и другие батареи. Сахнов с двумя бойцами прошел на нейтральную полосу. Это я увидел в бинокль. Куда они ползут? Я спустился с наблюдательного пункта и побежал, чтобы вернуть их обратно. Убьет ведь!..

К нейтральной полосе ведут зигзагообразные траншеи. Мы вырыли их очень глубокими, выше меня (Шура утверждает, что я высокий). Стены укрепили досками, ветками.

Сахнов волоком тащит за собой какого-то фрица.

— Поймали прямо у наших заграждений.

Немец ранен в ногу. В его желтых глазах нет страха, только злая ненависть и досада, будто говорит: «Неужели я в плену?»

Пленного увели в блиндаж. Пришла Шура:

— Помочь ему?

— Это твоя обязанность, — бросил я.

Пленный отказался от перевязки, все только кричал на ломаном русском:

— Убивай меня!.. Смерть!.. Убивай!..

— Шпион? — спросил я его. — Разведчик?

— Ja, ja!.. — закивал он головой.

Я прикрикнул на него и велел перевязать. Он больше не сопротивлялся, но продолжал твердить:

— Убивай меня!.. Убивай…

Сахнов рассвирепел:

— Вы поглядите на него! Тут «языка» добыли, а он разорался: убей да убей…

Дело удачи. Немец с шестью солдатами ночью выбрался на нейтральную полосу в надежде у нас добыть себе «языка», да сам же и попался в ловушку.

— Прошу смерти! — не унимаясь, молил он.

Под конвоем мы повели его к реке. Я шагаю с ним рядом. Он зло поглядывает на меня и что-то все бормочет под нос. Опомниться не успели, вдруг вытащил пистолет — как? откуда? Я едва успел выбить у него из рук оружие. Он взвыл:

— Убивай!.. Смерть!..

Я снова со всей тщательностью обыскал его.

Велел связать. Он заскрежетал зубами. Но делать-то ему нечего. Только знай орет:

— Смерть!.. Смерть!..

— Не спеши! — прикрикнул я. — Ты свое отвоевал, может, еще и поживешь. А вот «новому порядку» вашему, уж точно, скоро каюк, смерть!

Тут наконец подоспела переводчица нашего полка, и я уже мог объясниться с пленным. Спросил, знает ли он, что их войска терпят жестокое поражение под Курском. Он отрицательно покачал головой.

— Сказки мне рассказываете! — сказал он. — Мы на это времени не теряем. Немцы — люди дела.

— Вижу, — сказал я. — Люди дела… Так увлеклись своим «делом», что не ощущаете собственной слепоты, вот уж истинно увязли в сказочках Гитлера. Двадцать пятого июля свергнут ваш союзник Муссолини. Это вам тоже неизвестно?

— Ну и что ж? — вскинулся немец, видимо в это поверив. — У нас со дня на день будет новое оружие. За неделю поставим вас на колени, и конец войне.

— Воробью и во сне просо снится!..

Не знаю, как перевела эту армянскую поговорку круглолицая девушка, только, вижу, гитлеровец перекосился от ненависти.

Сахнов — герой дня, взявший «языка», — не без гордости посматривал на свою «добычу». Он весь как-то собрался, подтянулся.

И это меня радует. Сахнов начинает забывать свое горькое прошлое. Он через переводчицу спросил у пленного: