Выдался холодный день. Резкий, пронизывающий ветер. Воротники подняты, шляпы надвинуты. На площади простуженно хрипит продавщица эскимо.

–  Сливочное эскимо, пломбир, мороженое! - взывает она.

Все проходят мимо.

И вот неудачница перестраивается на ходу.

–  Горячее мороженое! - кричит она задорно. - Совершенно горячее! А вот, а вот, кому горячего?

И что вы думаете, кто-то купил эскимо.

Как известно, в пьесе Пристли "Опасный поворот" первый эпизод целиком повторяется в конце, заключая вещь.

Разговор после спектакля:

–  Ничего интересного. Только зачем начало снова показывают?

–  А это, наверное, для тех, кто опоздал.

Подмосковная школа. Урок истории. Учительница говорит:

–  Хозары перекачивали с места на место и вырезали всех мужчин, исключая женщин...

Она же заявила:

–  ...Степан Разин в Астрахани вел себя либерально и относился ко всему с холодком.

1940

–  Ну, что скажете хорошенького, товарищ Загребухин? - спросил редактор, подымая доброе, утомленное лицо от гранок. - Чем порадуете читателя?

Писатель Загребухин скромно опустился на стул, повесил голову и пригорюнился.

–  Пришла мне, знаете ли, Павел Антонович, одна мыслишка. Одна, так сказать, идейка. Верите - даже не идейка, а целая идея. И так она меня, знаете ли, увлекла, что я буквально сон потерял. Не сплю, не ем. Только об ней все время и думаю.

–  Нуте-ка, нуте-ка, это интересно. Выкладывайте.

Писатель Загребухин пригорюнился еще больше, потупил глаза, и, нервно сжимая руки, сказал глухим голосом:

–  Мало у нас в прессе уделяют внимания животноводству, Павел Антонович. И плодоводству. Душа, знаете ли, болит. Вот мне и пришла в голову мысль. Не знаю только, как вы посмотрите. Хотелось бы мне съездить в какой-нибудь хороший животноводческий совхоз, в какой-нибудь, знаете ли, этакий плодоовощной питомник, да и написать в газету подвал-другой. Как вы на это смотрите?

–  Это именно то, что нам надо! - воскликнул редактор, и глаза его засияли. - Это именно то, чего мы жаждем! Поезжайте, голубчик. Как можно скорее. Мы вам будем очень-очень благодарны. Только не отвлечет ли это вас от больших творческих замыслов? От широких полотен, от эпопей, от трилогий?

–  Эх, Павел Антонович, Павел Антонович! - с горечью сказал Загребухин. - Пускай эпопеи другие пишут. Не до эпопей мне, Павел Антонович. Не такое у нас время, чтобы над эпопеями да трилогиями потеть. Писатель должен быть на уровне эпохи. Надо писать быстро, остро, оперативно. Главное - оперативно. Злободневно, так сказать.

–  Верно, товарищ Загребухин. Правильно. Золотой вы у меня человек! Езжайте. Посмотрите. Изучите. Напишите.

–  Слушаюсь! - бодро воскликнул Загребухин. - Напишу. Изучу. Посмотрю. Съезжу.

Через неделю читатель прочел большую статью Загребухина:

"Подъезжаем к воротам животноводческого совхоза "Новый мир". Въезжаем. Навстречу нам выходит директор Синюхин. Это могучий, волевой человек в синей косоворотке. Он радушно показывает нам коров и свиней. Хорошие коровы. Превосходные свиньи. Садимся за стол. Дружеская беседа вертится вокруг коров. Вертится вокруг свиней. Особенно вокруг поросят. Недолгий летний день кончен. Пора уезжать. С большой неохотой мы расстаемся с товарищем Синюхиным. Бросаем последний, прощальный взгляд на превосходных коров и выдающихся свиней. Но увы! Надо ехать. Надо еще посетить плодоовощной питомник "Красный мак". Выезжаем за ворота. Едем. Мчимся. Золотые лучи солнца весело освещают..."

И читатель думает:

"Ишь ведь какой человек этот Загребухин. Тонкий. Наблюдательный. Все-то он заметил. Все-то он описал. И как, дескать, подъезжаем. И как, дескать, уезжаем. И как, дескать, коровы и как, дескать, свинки! Ничего от него не укрылось. Одно слово - писатель! Гений!"

А Загребухин тем временем гуляет по своей дачке с гостями и показывает хозяйство:

–  Вот это у меня поросята.

–  Выдающиеся поросята!

–  А вот это у меня молодые мичуринские яблоньки.

–  Выдающиеся яблоньки!

–  Да уж чего говорить, - скромно опускает глаза Загребухин, - поросятки что надо. И яблоньки что надо. Плохих не держим.

–  И дорого изволили платить? Небось такой поросеночек тысячи две тянет, если не больше?

–  Ровно шесть, - говорит Загребухин.

–  Тысяч?

–  Нет, что вы! Рублей.

–  Шесть рублей?

–  Да. Шесть рублей. С копейками. По государственной цене.

И нежная улыбка блуждает на пухлых губах Загребухина. Нежная и загадочная.