– Зелёные переменили… тактику, выдавил Марс срывающимся голосом, казалось, он вот-вот заплачет. – У них появились засады и обход с флангов… Их стало больше.

– Где засады? – спросили мы с Валентино одновременно.

– Здесь, здесь и здесь, – показал Марс трясущейся рукой на карте трассы нашего постоянного пробега. Пожаловался: – Я сегодня пробежал километров четыреста и всё на пределе.

Четыреста километров за неполные сутки – это неплохо для Марса, если учесть, что на Гигантской петле он входил только в первую сотню, да и то не всегда. Это я так, для справки, но и сам содрогнулся, представляя ту пытку бегом, которую Марсу пришлось пережить.

Долго раздумывать на сообщении Марса нам не дал Коппент.

– Странное дело, – сказал он, почёсывая бородавку. – Одно к одному. Сегодня орбитальные буи зафиксировали какие-то вспышки на трассе вашего пробега, не похожие на взрывы от звуков… Сейчас идите отдыхайте. Думайте, а позже обсудим всё по порядку. Будем пока уточнять, что вокруг происходит…

Марс упал на койку и спал десять часов кряду. Трижды его подкармливали во сне. Мы с Валентино тоже ничего не делали и тоже валялись, чтобы не расходовать энергию. Все наши потуги хотя бы вяло поговорить о случившемся ничего не дали. Валентино тяжело вздыхал, шмыгал длинным носом и несколько раз пытался что-то напевать. Не знаю о чём он думал (ему в затравке бежать после меня), я же ломал голову над произошедшим. Что же всё-таки случилось?

Вредные и непонятные, для нас, зелёные, совершенно бестолковые и прямолинейные, вдруг ни с того ни с сего изменили тактику. Сами они, наконец, дошли до того или кто-то их подтолкнул на это? Через шестьдесят часов они появятся в виду станции, и, чтобы спасти её от разрушения, а людей и самих зелёных от гибели, я должен буду для затравки помаячить перед толпой аборигенов, а потом совершить многокилометровое кольцо. Зелёные, как это было, сразу увлекались затравщиком. Их уже не интересовала станция и другие люди, они убегали за затравщиком часов на восемьдесят и давали возможность станции работать безбоязненно.

Так происходило до сегодняшнего дня. Что же ждёт меня, а потом Валентино в будущих затравках. Марс по-настоящему придёт в себя и сможет бежать дней через пять-шесть, не раньше, то есть перед самым выходом на трассу, после которой ему придётся восстанавливаться, пожалуй, ещё дольше. Это он. А что будет со мной? С Валентино? Мы же все выдохнемся после двух-трёх пробегов.

У меня как будто появилась идея, и пошёл к Коппенту. Он меня выслушал не перебивая.

– Это, конечно, хороший вариант – поменять трассу. Ты прав. Но смотри! – Начальник станции высветил карту. – Вы бежите по пустыне. Посуху. Вот здесь можно бы поменять маршрут, но тут болото. Здесь вот речушка. Мелкая, откуда только вода берётся. Её пересечь и вот сюда. Но в речке этой местные твари… А вот здесь заросли кустов как стена из шипов. Пройти можно, только прорубая дорогу. Но кто даст. Вот так-то!..

– Да-а! – вздохнул я сокрушённо; картина тупиковая.

Коппент потёр переносицу, ощупал бородавку, точно проверил и убедился, что она на месте. Мы его бородавку уже обсудили по-всякому. Всё-таки непонятно, почему он её не удаляет, а лелеет?

– Моя вина, вдохнул он в себя слова. – О резервной трассе надо было давно подумать, хотя… Где её проложить? А те, что сидят в засаде? Подождут, подождут, да сюда пожалуют. Вот и побежите вдвоём… в разные стороны… И с Земли ничего нет. Обещали и роботов прислать, и вообще разобраться. Хотя бы что придумать для связи с вами, когда бы в пробеге… Эх! Смех, да и только… Что, опять станцию закрывать?

Коппент ещё долго обсуждал ситуацию, был как никогда многословен и извинителен. Явно, накипело у него. А я с каким-то отупением смотрел на карту, представлял беспредельную равнину Недотроги, рассечённую Стеной, редкие мелеющие речки, небольшие водоёмы, и всё это представлялось бурым, приземистым, пустынным и невыразительным. Тоска!

Я очнулся – Коппент положил мне на плечо руку.

– Ну, иди… Думай!

Легко сказать – думай.

Думай, не думай, а что хорошего придумаешь, когда этого делать нельзя, это – нет возможности, а это – ведёт к гибели. Засады. Их не перескочишь, не обежишь. А-а… Я вдруг о нейрокрыльях вспомнил. Лететь? Да, но за мной тогда зелёные не побегут. Если только для планирования их использовать, так лишний груз какой на себе нести. Триста километров – не прогулка. Но тогда остаётся только бег? Хотя в посетившей меня мысли что-то наметилось рациональное.

Опять иду к Коппенту, говорю о нейрокрыльях.

– Тяжело, – покачал головой, с прищуром глядя на меня.

– Да… Облегчить можно. Скажем… – нашёлся я, – только надкрылки оставить для скачка. Метров на пятьдесят, а, может быть, и на сто прыгнуть можно. Через засаду.

– Гм… Попробуй. Вдруг, что выйдет.

На Земле теперь нейрокрылья не в моде. А когда-то ими увлекались все. Но поветрие изжило себя, и всё-таки каждый землянин имеет навык к нейрокрыльям – известная детская забава.

На складе станции нашли и выдали мне пару не слишком старых крыльев, анемичных и вялых от долгого неупотребления, с едва заметной пульсацией. Я их осторожно расклеил по спаю, маховые части вернул на склад, а подкрылки отдал на подзарядку.

Через несколько часов Валентино помог мне разместить их на моей спине и плечах так, чтобы они не мешали рукам и не били по ногам при беге. Тяжести надкрылков на почти не чувствовал – всего килограмма два, но скоро они вырастут во многие килограммометров.