Денис импульсами, словно в нём стали включать и выключать, начал осознавать себя, но непривычное ощущение спутанности от бесконечных нитей паутины, составлявшей его естество, не только не проходило, но усиливалось. Она жила в нём… Или он в ней?

Его сознание уже почти проснулось. Насторожилось. Напряглись паутинки, сигналы приглушились, но зато возникло чувство раскованности, будто лежит он, привольно распластавшись на огромном поле, и полностью занимает его.

– Всё! – Хениг оторвался от пульта и повернул лисье лицо к присутствующим. – Он весь там.

Его слова словно застали врасплох тех, к кому они были обращены. Наступившую паузу Хениг использовал и ещё раз покрутил искатель, но картина на дисплее не изменилась.

– И он… – нарушил молчание Грег, приподнимая ввалившуюся в плечи голову.

Опять пауза, от которой всем стало тревожно и неуютно.

До того, пока Хениг объяснял свои действия, поведение приборов и состояние донора, всё казалось простым, понятным и даже беззаботным делом. Как в театре. Ну, приборы, так кто их не видел? Ну, вычислительная машина, так что в том нового? Это уже не такое чудо, как, скажем, десять лет назад. Ну, медицина, в конце концов. В отдельности – всё известное… Теперь же, когда свершилось задуманное, невероятное, когда закончился один этап дела и начинался следующий, не менее ответственный, чем первый, возник вдруг запоздалый вопрос, а что, собственно, они совершили? Что создали или кого?

– …что-нибудь чувствует, – закончил мысль Грег.

Хениг не торопился с ответом. Да и что определённое он мог сказать? Его интересовала в основном техника перевода интеллекта донора-человека с одной матрицы – биологической на другую – искусственную. И в этом он как будто преуспел. Однако, понимая свершившееся, он почему-то отнюдь не радовался, хотя, по логике, почему бы не порадоваться воплощению долго вынашиваемой идеи?

Одно, наверное, что он устал за последние месяцы. Работал день и ночь. Другое, пожалуй, главное, что совершённое – это не удовлетворение воплощения мечты, а чистая сделка. А ему всегда хотелось прославить своё имя. Как бы сейчас взорвался мир от его сообщения!..

– Я думаю, – произнёс он медленно, – сейчас его сознание находится в шоковом состоянии. Трудно сказать, как долго оно продлиться. По ка что… по-моему, всё идёт нормально. Так что, рассчитываю, через неделю он даст о себе знать.

– Хорошо, – деловито заключил Самерс, – подождём неделю.

– Через неделю, – монотонно сказал Мольнар, – если ничего особенного не случиться, встречаемся здесь же. Держите нас в курсе дела.

– Я вас понял, господа, – устало проговорил Хениг.

Он проводил гостей, вернулся к пульту и тяжело опустился в кресло. Окинул взглядом показания приборов и прикрыл утомлённые глаза.

То, чему он посвятил себя последние годы, свершилось, хотя и не так как мыслилось.

Ещё в молодости его поразила сложность сетей связи. Сотни тысяч точек коммутации, миллионы километров каналов, громадный арсенал управляющих машин, а теперь и разветвлённое взаимодействие вычислительных машин. Всё это представлялось ему огромным мозгом с распределёнными в пространстве города и за его пределами ячейками памяти, нервными волокнами и многоуровневыми связями.

С годами появилась мысль «вспрыснуть», как он говорил, сознание в девственную структуру сети связи.

И вот сегодня, ему, кажется, удалось, наконец, воплотить задуманное в виде конкретной сети.

Тело донора, бледно-жёлтое в свете ламп, неподвижно лежало на специальном столе. Оно оставалось живым в том смысле, что в нём происходили обычные биохимические реакции, сердце гнало кровь по артериям, а мышцы готовы выполнить любую команду. Но подать эту команду было неоткуда, потому что мозг, помещённый в голове донора, напрочь был лишён возможности выполнять свои функции в теле донора… Впрочем, Хениг не был до конца уверен, что так оно и есть на самом деле. В конце концов, мозг человека настолько сложная система с не до конца разгаданной структурой и возможностями, что он был бы рад ошибиться в своих заключениях, и донор остался человеком, лишь на время потерявшим сознание.

Донора Хенигу не жалел, тот сам добровольно пошёл на эксперимент. Да и что его жалеть, если самому не сладко.

Так что теперь тело бывшего Дениса Кремицкого, здоровое и сильное, осталось без самого главного, без управляющего центра, за исключением, быть может, тех связей, которые управляют общей жизнедеятельностью организма.

А Хениг, благодаря добровольному донору будет иметь деньги, чтобы довести свою работу до конца. Тогда…

Представления будущего у Хенига всегда оставалось расплывчатым и неопределённым, как фата-моргана. Правда, в них присутствовали стержневые мотивы. Во-первых, признание его заслуг. И второе – это всеобщее благо, которое он принесёт людям. Какое?.. Здесь у него ничего однозначного не намечалось. Мыслились холодильники и транспортные средства, наделённые толикой разума; умные, по-настоящему, умные машины, целые заводы и системы – всеобщая гармония производства материальных и нематериальных благ для бесплатного удовлетворения потребностей людей. Никакой работы, никакой зависимости человека от производства и другого человека. Каждый человек – царь природы!

Пока же… Хениг встал, окинул взглядом скромную свою, по сути, лабораторию для воплощения идей. Всё в ней, от выключателя у входной двери до самого помещения и оборудования, не его собственность, а тех, кто давал ему работу и поддерживал, чтобы нажиться на его открытиях и мечтах.

И нет разницы между ним, способным управлять своим телом, и Денисом, потерявшим своё «я» здесь и обретшим его в бесконечности сети связи; оба они пленники и жертвы обстоятельств.

Первая вспышка понимания своего естества в новом состоянии обожгла Дениса какой-то странной волной, многократно плеснувшей в нём самом, как будто её зажали в тесные границы и она, отброшенная одной из них, устремлялась к другой, но и там, наткнувшись на твердь, ударялась и откатывалась назад. В такт качанию волны его мысли разбегались и словно застревали где-то на периферии сознания, потом опять подхватывались. Наконец, ему удалось сосредоточиться на неприятной ему волне и успокоить её. В этом ему помогли прорехи в границах, гасящие амплитуду колебаний.