— Значит, вы воюете с женщинами?

— Стараемся, как можем. Фельдфебель у нас скотина, за каждую ночь отлучки берет двенадцать марок!

— И тебе жалко двенадцать марок?

Не в этом дело! Жалко отдавать их этой твари фельдфебелю. Я ведь сам такой же фельдфебель. Фюрер ничего не жалеет для нашей победы, а я буду жалеть какие-то двенадцать марок! Тем более что приехал с Восточного фронта.

— Ты был на Восточном фронте? И вернулся целым?

— Еще привез полный карман денег!

— Фронтовикам всегда хорошо платили.

— Ты думаешь, я был на передовой? В айнзатцкоманде!

— Ловили партизан?

— Хуже: жгли украинские села!

— Ну, это действительно не солдатское дело!

— Я прошел от Харькова до Львова. И везде жег. Там почти все дома покрыты соломой. Сухая как порох. Нам хорошо платили, конечно. За каждую избу.

— Сейчас вы, наверно, тоже зарабатываете хорошо?

— О, не говори! Я вижу, тебе хочется погреть руки возле нашего огонька. Ну, признавайся! Жаль, что у тебя акцент. Скажи еще что-нибудь по-английски.

— На этот раз вам придется, наверно, основательно поработать? — по-английски спросил Юджин.

— Нет, твой английский язык никуда не годится! Говоришь, как ученик гимназии. Нас выбросят в тыл на парашютах, мы захватим мосты через Маас, к которым через несколько дней должны будут пробиться танки Зеппа Дитриха. Группа ребят под руководством самого Отто Скорцени проберется в ставку верховного главнокомандующего и ухлопает этого их, как он у них называется.

— Эйзенхауэра?

— Вот-вот. Американцы называют его Айком. Ну, если до него доберется Отто Скорцени, то он только айкнет. Штандартенфюрер не таких субчиков отправлял в прогулку на небо.

— В гиммельсфартскоманду?

— Ну да!

— А помнишь, ведь я сегодня тебе тоже обещал вознесение на небо.

— Ну, ну... Ты не задавайся!

— Я пошутил. А после? Что будете делать дальше?

— Наше дело — устроить переполох. Остальное докончат танкисты. А мы подадимся в Альпы. На редут.

— На какой редут?

— Ты что — не слышал? Национальный редут Германии. Если Советам удастся прорваться за Балканы и в Альпы, они встретят в Австрии такой орешек, что поломают об него все свои зубы. Ясно тебе?

— А ну, сволота, поднимай руки вверх! — на чистейшем английском языке приказал Юджин.— И шагом марш вон туда, впереди меня.

— Да ты что, доннерветтер!

— Руки вверх!—Юджин потянул за рукоятку затвора автомата.— Я тебе покажу и Айка, и украинские села, и австрийский редут!.. Ну?!

— Ты что — опух?

— Ты липовый немецкий американец, а я настоящий американский немец. То-то! Ну, шевелись! И побыстрее!

Немец с поднятыми вверх руками полез наверх, к соснам. Снег сыпался из-под его новеньких американских ботинок, подбитых толстой подошвой из кожи техасских быков.

В сосняке их ждали. Кто-то заметил, что Юджин исчез со своего наблюдательного пункта, и Михаил послал Клифтона посмотреть, куда делся часовой. Англичанин вернулся быстро. Он торжественно вышагивал впереди, за ним шли эсэсовец и Юджин.

— Это кто? — спросил Михаил.— Земляка нашел?

— Мне земляк по одежде, а тебе по тому, что жег украинские села. Если хорошо потрясти эту штучку, окажется, что он всем нам «земляк». Гауптшарфюрер СС, поджигатель и убийца. Милости просим!

— Я никого не убивал! — крикнул эсэсовец.

— Предлагаю судить эту сволочь,— сказал Юджин.— Нашим партизанским трибуналом.

Все поднялись.

Михаил выпрямился, лицо его побледнело, когда он сказал:

— Представитель Польши майор Генрих Дулькевич!

— Так есть, пан командир! — вытянулся поляк.

— Назначаетесь председателем трибунала.

— Так есть!

— Представитель Чехословакии, композитор Франтишек Сливка!

— Здесь!

— Представитель Франции капрал Раймонд Риго!

— Да, мосье!

— Представитель Англии сержант Клифтон Честер!

— Да, сэр!

— Вы назначаетесь членами трибунала.

Эсэсовец вертел головой во все стороны, как старый волк в капкане. Здесь, наверно, собралась вся Европа, чтобы судить его, чтобы припомнить все преступления, все грехи, все зло, которое он причинил людям. Он упал на колени:

— Пощадите, помилуйте!..

Юджин уперся автоматом чуть ли не в спину эсэсовца, еле удерживаясь от желания вкатить в нее добрую очередь.

Пан Дулькевич одернул шинель, удобнее приладил на шее ремень автомата и обратился к Михаилу: