Зато мальчишка видел все. Видел большую санитарную машину, слышал, как открылась дверь квартиры на третьем этаже, той самой квартиры, за которой он с товарищем по «Гитлерюгенду» следил несколько месяцев и скрип дверей которой изучил за это время не хуже, чем голоса своих «ляйтеров»[47]. Ляйтеры поучали его с семилетнего возраста: «На свете есть Германия и фюрер, перед которыми ты должен склониться, приказы которых ты должен выполнять, и есть враги, в которых надо стрелять. Стрелять, как в мишень». Эти ляйтеры, так и не дождавшись, когда их воспитанники завоюют мир, весной сорок пятого года послали тысячи двенадцатилетних мальчиков под командой генерала Венка умирать за фюрера, за коричневые рубашки с одним погончиком и маленький кинжал в черных ножнах, повешенный через плечо.

Один из таких выкормышей «Гитлерюгенда», содрогаясь от страха и холода, сжимая острый кинжальчик, сидел под лестницей и прислушивался к тому, как с третьего этажа спускаются двое. Он различил шаги женщины, за которой ему поручили следить, легкие, пружинистые шаги женщины, в которую он был тайно влюблен. Услышал также, что с женщиной идет мужчина: так твердо и тяжело ступать мог, конечно, только мужчина.

Мальчишка не отважился выглянуть на улицу сразу же. Он не видел, как Гейнц и Дорис подошли к машине, как немец знакомил жену с товарищами. Захлебываясь от счастья, Гейнц сообщил товарищам, что они с женой ждут сына. Но стоило Юджину завести мотор, как из подъезда тотчас высунулась маленькая головка в черной пилотке. Она моргнула глазками, шмыгнула носом и скрылась за двёрью.

А еще через несколько минут телефон разнес по всему правобережью приказ: проследить, куда идет машина. На левый берег она прорваться не могла.

Затянутые в блестящую кожу мотоциклисты выводили из гаражей свои «цюндапы» и «бмв». В Дейце и Зигбурге, в Леверкузене и Вуппертале ожидали появления белой машины с красными крестами. Из Кельна черев мост Гинденбурга прошумели два черных длинных лимузина и стали на перекрестке.

Машину засекли, когда она выезжала из Дейца. В Зигбурге два мотоциклиста попробовали задержать автомобиль, но командир крикнул Юджину: «Дави!»—и тот пошел на двухколесные «цюндапы», как бульдозер. На тесных изогнутых улицах трудно было набрать нужную скорость. Когда наконец выбрались из Зигбурга, Юджин в боковое зеркальце увидел, что за ними идут два черных лимузина. Они мчались почти вплотную за машиной, прижимаясь к земле, как охотничьи псы. Американец указал Михаилу на зеркальце. Тот взглянул и глазами спросил: «Погоня?» — «Не знаю. Наверно»,— тоже глазами ответил Юджин.

Он уменьшил скорость и повернул руль вправо, прижимая машину к обочине. Тут же передний лимузин рванулся вперед, чтобы обогнать машину. Он летел молча, без сигнала, без предупреждения, надеясь на внезапность. Юджин крутнул руль влево и закрыл лимузину дорогу. Сзади запели тормоза.

— Значит, накололи,— сделал вывод американец.

— Не уйдем? — спросил командир.

— Побороться можно. Боюсь только, что они начнут стрелять.

— Я тоже этого боюсь. Может, нам первым пальнуть из автоматов? Мне такая дуэль, правда, не очень нравится. Попробуй оторваться, чтобы у нас было время выскочить из машины и залечь где-нибудь за камнем. Тогда мы их разделаем по всем правилам.

Они ехали на юг среди рыжих скал, за которыми где-то неподалеку Рейн. Когда машина выскакивала на каменные гребни, справа снизу поблескивала сизая полоса сонной воды. Клекот трех моторов будил шоссе. И, потягиваясь, недовольно выгибая свое серое тело, шоссе решило отомстить машинам. Как только они вырвались из каменных россыпей и побежали по просторному зеленому лугу, шоссе снова бросило им наперерез крутую полосу камней, укрепленную стальным полотном узкоколейки. По колее катился поезд. Игрушечный паровозик, пыхтя, тащил за собой шесть или восемь вагончиков, в которых могли ездить разве что лесные гномы. Паровозик еле плелся и безостановочно свистел, сзывая пассажиров. В этой горной области он, видимо, выполнял работу трамвая. Целыми днями бегал из одного городка в другой, туда и сюда, останавливаясь через каждые пятьдесят метров, возле каждого пассажира. Что, если он остановится как раз на переезде через шоссе?

— Обгоним? — спросил Михаил.

Юджин кивнул головой.

Горы летели навстречу со скоростью ветра, что бил в стекло. Летела навстречу игрушечная железная дорога, летел смешной поезд, летел паровозик, выплевывая искры из тонкой высокой трубы.

Наверно, машинист решил не уступать. Паровозик пыхнул, стрельнул вверх клубком дыма и искр, свистнул, как Соловей-разбойник, и, суча локтями своих кулис, что есть силы завертел колеса.

Переезд был совсем близко. Теперь горы и железная дорога не летели навстречу — они разбегались в стороны все быстрее и быстрее. И слева, словно брошенный сильной рукой кусок черной породы, летел разгоряченный, покачивающийся поезд. Кто быстрее?

— Врешь!..— сквозь сжатые зубы проговорил Юджин.

Но паровозик собрал остатки своих сил, отчаянно заработал локтями и простучал перед самым радиатором санитарной машины, осыпав ее искрами.

Машинист что-то кричал Юджину, свесившись из будки. Вагоны, подскакивая, тарахтели вслед за паровозом. Черные лимузины подоспели. Один остался позади, другой выбросился на песок невысокой насыпи, как рыба на берег. Он застрял там, и сразу же, открыв дверцы, спрыгнули на желтоватый песок люди в шинелях. На рукавах чернели ромбы с двумя белыми буквами: «СД». Один, весь в черном, подбежал. Юджин увидел его лицо, бескровное лицо человека, который ведет ночную жизнь.

— Документы!

В следующий же миг Юджин выстрелил прямо в это белое лицо и заревел во всю ширь своей груди:

— Вот тебе документы! Вот!

— Огонь! — крикнул Михаил.— Бей по машинам!

Клифтон Честер одним рывком распахнул двери. Десятки пуль изрешетили задний лимузин. Гейнц просунул автомат в боковое окно и полоснул по людям в шинелях. Сразу же раздался ответный залп.

— Гони!..— крикнул Михаил.

Американец рванул рычаг скоростей. Все отплыло, осталось позади: лимузины, серые шинели СД, переезд... Клифтон и пан Дулькевич на прощанье еще раз ударили из автоматов — и горы скрыли беглецов.