— Я уже сказал! — кричал поляк. — Мне хочется иметь пару накрахмаленных манжет! Я джентльмен, пся кошчь!

— Линии ног высокочтимого мосье Дулькевича,— не слушая его, продолжал Риго, поглядывая на рваные ботинки, из которых торчали кривые пальцы майора, — линии ног мосье майора говорят о его непреоборимом желании наесться вареной картошки.

— Фурда! — кричал пан Дулькевич.— Кто сказал пану такую буйду!

— Моя мама! — стонал Пиппо Бенедетти.— Что я сейчас отдал бы за миску спагетти с тефтелями и стакан хорошего итальянского красного вина!

— Италия — это страна песен,— говорил задумчиво Франтишек Сливка.

— Над нею небо голубое, как плащ мадонны! — восторженно восклицал Пиппо.— Там девушки с телами цвета свежего масла, как у мадонн на картинах...

— Что пан понимает! — сразу же вмешивался Дулькевич.— Видел бы пан Людвигу Сольскую, когда она играла в «Годиве» Леопольда Стаффа!

— Леди Годива — героиня английской легенды,— не выдержал Клифтон Честер.— Чтобы спасти родной город Ковентри от непосильной подати, она проехала по улицам верхом на коне без одежды.

— Нашла перед кем ехать! Если англичанину покажешь голую женщину на белом коне, то он сперва заметит, что конь белой масти, а потом уже увидит женщину.

— Англичане — прежде всего джентльмены,— с гордостью сказал Клифтон.

— Пан Скиба,— обратился поляк к Михаилу,— почему вы не принимаете участия в нашей беседе? Расскажите нам что-нибудь интересное.

— Я мог бы рассказать вам, например, как у нас на Украине смолят кабана,— сказал Михаил.— Это имеет мало общего с кабаре и пани Сольской, которая ходит по сцене. Но это один из маленьких народных праздников, исполненных, если хотите, глубокой романтики.

Представьте небольшой двор, огороженный тыном, белостенную хату. С утра женщины греют в больших котлах воду, мужчины готовят соль, точат ножи, детвора бегает по двору притихшая и послушная, даже собачка Букет лежит под сараем, откинув хвост.

И вот ночь. Отец с дедом идут в сарай. Приходят соседи. Помогают вынести заколотого кабана. Его несут медленно, бережно. Он белеет в темноте, как снежная гора. Дети ступают за спинами взрослых на цыпочках, не дыша, вытягивая шеи. Наконец кабана кладут. Отец командует носить солому. Дети наперегонки бегут к скирде, падают на нее, поднимаются уже с охапками пахучей сухой соломы.

Обложенного соломой кабана поджигает дед. Я вспомнил об этом пламени в ту ночь, когда мы с Гейнцем и Раймондом стояли над долиной, в которой рвались пылающие цистерны, и если бы только кто знал, как захотелось мне тогда снова увидеть в темном небе веселые языки пламени, в котором смолится жирный украинский кабан. Мирного, счастливого пламени!..

— Пся кошчь,— сказал пан Дулькевич,— это действительно романтично, пан Скиба. Но здесь нет пищи для буйной натуры.

— Вот вам для буйной натуры,— спокойно проговорил Михаил.— Тридцатый год. Одиннадцатилетний мальчик Мишка Скиба сидит за столом с книжкой. Маленькая, шестилинейная лампа еле освещает пожелтевшие страницы книги. В книжке говорится о девочке Нилии, которая владела даром ясновидения...

А на дворе ночь, посеребренная месяцем. И дома никого нет: мама Мишки умерла, когда ему было пять лет, а отец где-то на колхозном собрании. Он был организатором первого колхоза в селе и теперь его избрали председателем. И вот за стеной Мишка слышит тяжелые шаги. На маленькое окно ложатся две широкие тени. Послышались приглушенные голоса.

«Старого нет дома»,— прогудел кто-то.

«Зато малый здесь»,— сказал другой.

«Ну что ж, убьем хоть малого».

«Что ж, давай убьем»,— не стал возражать другой.

Они свернули козьи ножки и долго курили молча.

Потом решили: поджечь хату.

«Так, значит, убьем?»—снова начал первый.

«Конечно».

«Чтобы и завода не осталось?»

«Ну да...»

«Воробьиное гнездо найди и подожги,— посоветовал один.— Сразу вспыхнет! »

Так, наверное, и сделали. Отошли в глубь двора, стали ждать, когда разгорится стреха.

Стреха занялась. Мишка слышал, как трещит солома. Уже потянуло дымом. А он все стоял в уголке, стиснув в кулаке зеленую стеклянную лампу, молча рыдал и повторял про себя: «Пусть только полезут! Пусть только попробуют!»

Колхозники прибежали, когда уже упали стропила. Обеспамятевшего Мишку отец вынес на руках из хаты, гудящей от пламени...

— Пан Скиба, у вас было тяжелое детство,— сочувственно проговорил поляк.— До дьябла тяжелое!

— А потом нашлись люди, которые решили сделать тяжелой и всю мою жизнь... Товарищи! — Михаил поднялся.— Не забывайте того дня, когда вы увидели вон там, на западе, дым ракеты. Это наш день. Он ведет нас вперед!

И они шли вперед...

ОДИНОКАЯ МЕЛЬНИЦА