Эсэсовец не показывался. Он понял, что его выкуривают, как хорька, догадался, что за дюнами прячутся неизвестные, у которых, наверно, есть оружие, поскольку оно было и у того, которого он отправил с Альфредом к унтер-офицеру Бюрсте. Фашист задыхался, с ужасом смотрел, как подбирается к нему жадное пламя, однако выскочить из ветряка не отваживался.

А ветряк дымил и дымил, и те, кто был снаружи, все еще не видели огня, а только дым и дым.

И когда уже надоело ждать, когда казалось, что дым развеется и ветряк снова будет стоять притихший и угрожающий, из верхней двери и из-под крыльев вырвалось красное пламя. В ту же минуту в мельнице раздался выстрел. Тихий, еле слышный в шуме пламени выстрел из автомата.

Эсэсовец наложил на себя руки. Он боялся неизвестных людей больше, чем смерти.

А ветряк обвило пламенем, он содрогался от шальных огненных вихрей и гудел, как во время бури. Якоб подошел к отряду и стоял, опираясь на палицу. Он сбросил шляпу, и голова его пылала, как ветряк. Все обернулись к голландцу. Он махнул куда-то шляпой — за ветряк, за дюны, за дождь. Клифтон Честер первым увидел то, что показывал Якоб.

Прожигая низкие холодные тучи жаркой струей газов, из-за дюн взлетала ракета.

ЧАС РАСПЛАТЫ НАСТАЛ

Ночь. Дождь. Ветер. Шумят кусты, шумят деревья на дюнах. В пещере, выдутой ветрами, между толстыми корнями старого тополя притихли люди. Все мокрые, усталые, полусонные. Жались друг к другу, тяжелый пар поднимался над ними, и ветер уносил его в дюны. Якоб достал из кармана свою «луковицу» — старые матросские часы, которые не спеша отсчитывали секунды и минуты.

— Пора,— говорит голландец.

Они засели в этой пещере под тополем еще с полдня, с того времени, как пламя отшумело над ветряком, и сидели, зная, что их, наверно, уже ищут в дюнах, ожидая ночи, чтобы наперекор всему идти прямо в зубы врагу. Вскакивали, махали руками, чтобы согреться, чтобы отогнать от себя ледяной ветер. У всех постукивали зубы от холода и нервного возбуждения.

По совету Якоба они решили захватить генерала фон Кюммеля и добиться от него, чтобы он повел их к ракетной площадке.

Едва стемнело, Михаил приказал выстроиться по трое. Знаменитый немецкий строй — по трое. Как в кавалерии.

Гейнц был сегодня за командира. Он шел впереди и на случай встречи с патрулями должен был выиграть время, вступить с ними в беседу. Наконец он увидит того барона, для полей которого через всю Германию возили трофейный навоз с Восточного фронта!

Якоб ковылял сзади, изредка бросал: «направо», «налево». Вымощенные кирпичом улички Хогсварта были тихие и настороженные. Таких узеньких уличек Михаил никогда не видел. Три человека, став в ряд, заполняли улицу от забора до забора. Вооруженный пистолетом солдат легко перебил бы в такой уличке роту наступающего противника.

Но Якоб знал, куда он ведет друзей. Ни один патруль не встретился на их пути, ни один человек.

Узкая кривая улица поднялась вверх, к кирке, что тор-чала в темноте, пугая острым шпилем колокольни. Якоб скомандовал идти вправо. Там была вилла группенфюрера.

— Абтайлунг, хальт![33]— скомандовал Гейнц, когда они подошли к воротам.

Часовой, наверно, озяб — прошелся туда и сюда, чтобы согреться, и на минутку оставил свой пост у ворот. Когда он вернулся, там темнела какая-то фигура.

— Эй!—испуганно крикнул часовой.— Кто там?

— Свои, свои,— успокоил его Гейнц.— Нет у тебя огня? Намерзлись в дюнах как собаки.

— Огня ему захотелось,— пробормотал эсэсовец, шаря в кармане.— Сейчас я тебе дам. Бери и убирайся отсюда поскорей.

Но дать огня он не успел. Гейнц сбил его с ног одним ударом.

Вилла чернела в конце дорожки. В темных четырехугольниках ее окон чувствовалась настороженность. Гейнц оттащил часового в сторону, снял с него оружие и махнул рукой. Путь был свободен. Шли все вместе, никто не хотел отставать: каждый боялся остаться без товарищей. Пиппо Бенедетти первым взялся за высокую дубовую дверь, первый нажал на нее. Дверь была заперта.

Совещание продолжалось несколько секунд.

— Есть здесь какая-нибудь веранда? — спросил Пиппо.

— Есть,— ответил Якоб.

— Ведите.

Француза и Клифтона Михаил оставил возле дверей.

В саду шумели деревья. Каменный шатер веранды нависал над кустами вечнозеленого букса. Зеленые плети плюща спадали вниз.

— Подсадите меня,— шепнул Пиппо.

Бенедетти был типичным итальянцем, который уже в восемнадцать лет умеет все: влюбляться, класть кирпич, шить сапоги, ковать лошадей, набивать морской травой кресло, играть в футбол. И если Ромео пятьсот лет тому назад умел лазить на чужие балконы, то почему бы не владеть этим несложным искусством и Пиппо Бенедетти! Правда, за молчаливой дверью балкона ждала его не Джульетта, однако итальянец не мешкал ни секунды. Поднятый на могучих плечах Юджина, он схватился за выступ и перелез через перила.

На цыпочках прокрался он к широкому венецианскому окну, что выходило на веранду, заглянул в комнату. В камине тлел огонь. У Пиппо сразу же ослабли руки. Святая мадонна, подержать бы ладони над тлеющими углями! Комната была большая. Середину ее освещали отблески красных углей, а углы тонули во мраке. Не сидит ли там кто- нибудь?

Пиппо попробовал открыть окно. Оно было заперто. Не мешкая Пиппо снял с себя френч. Приложил его к раме и резко нажал. Стекло треснуло. Басистый треск услышали, наверно, даже на другом конце городка. Один Пиппо не слышал его. С ловкостью фокусника он хватал стеклянные осколки, совал их в мягкую ткань френча, не давал упасть на пол. Он знал, что стекло звенит только тогда, когда падает.