Шрифт:
Я еще расскажу о нашей дружбе с Валентином Берестовым, но сейчас предоставлю слово самому Борису Заходеру, вернее, его дневнику, где он пишет об их дружбе и как они познакомились.
С Валей мы познакомились, помнится, как раз сорок лет тому назад — «nel mezzo del cammin di nostra vita», — ведь сейчас мне без пяти… не минут, а месяцев — 80. Правда, во времена Данте земная жизнь считалась пройденной до половины в 35 лет, но так как мне тогда было сорок, а Вале — тридцать, можно считать, что в среднем оно так и выходит. Несмотря на некоторое неравновесие. Не станем углубляться.
Он любил рассказывать о встрече, положившей начало нашему знакомству и нашей дружбе.
Это было в клубе писателей на каком-то собрании «детской секции».
Я сидел по обыкновению сзади, в стороне. В маленьком зальчике было много свободных мест, но запоздалый гость предпочел почему-то устроиться рядом со мной. Помнится, он даже спросил разрешения. Незнакомцу было на вид лет тридцать, внешность у него была располагающая, голос приятный.
Вел собрание и доклад делал тогдашний председатель секции Сергей Михалков. Когда он упоминал чью-нибудь фамилию, я спрашивал соседа, кто это такой. (Основная моя мысль была — дистанцироваться от всего этого сборища.) Он кратко отзывался, и по этим отзывам было видно, что наши мнения об этих писателях приблизительно совпадают.
Промолчал он только, когда Михалков заговорил о Берестове, заговорил в самых лестных тонах, — сделал вид, что не слышал вопроса… и почему-то я не стал настаивать.
Зато когда докладчик упомянул мою фамилию и я довольно мрачно спросил: «А это кто еще такой?» — сосед разразился настоящим панегириком. Видно было, что он возмущен моим невежеством (как он потом рассказывал, он принял меня за партийного деятеля — видимо, по привычке — волосы я зачесываю назад, тогда это называлось «политзачес») и хочет меня как можно скорее просветить.
Когда он закончил, я, повернувшись к нему (до сих пор обмен мнениями происходил «в профиль»), спросил:
— Кто это говорит?
— Берестов, — был ответ. — А кто спрашивает?
— Заходер. Очень приятно!
Мы расхохотались и пожали друг другу руки.
И сорок лет их не разнимали.
24 апреля 1998 года.
III
Ни опыта, ни денег для покупки дома — одно желание начать новую жизнь.
Опыт жизни в собственном доме у меня был. Летом я часто гостила у бабушки в городе Коврове, стоящем на высоком берегу реки Клязьмы, да и мои родители тоже перед началом Отечественной войны начали строительство собственного дома возле станции Болшево, на той же Клязьме. Я была тогда маленькая, но до сих пор во мне живы ощущения, которые испытала, когда впервые увидела участок земли с колышками, указывающими границы нашего владения. Вскоре появился деревянный сруб, гора свежих древесных стружек, с вершины которых я скатывалась кувырком, предварительно сняв модную шляпку «маленькая мама». К началу войны наш скромный дом, обсаженный рябинами вдоль одной стороны забора и лесными елочками с другой, был достроен.
Возможно, именно поэтому меня не испугала, а скорее обрадовала перспектива стать сельской жительницей.
Однако наш будущий дом должен был быть совсем особенным — дом с двумя «не»: недорого и недалеко от Москвы. Пересмотрели несколько вариантов, но все нам не нравилось. Больше других приглянулся финский домик в Снегирях, такой чистенький, похожий, скорее, не на дом, а на квартирку. Не надеясь найти что-нибудь более подходящее, мы начали подумывать о нем, как вдруг одна довольно отдаленная знакомая, Елизавета Владимировна Алексеева, предложила приехать к ней в Комаровку и посмотреть дом по соседству, который как раз продавался и отвечал нашим требованиям.
Дополнительным плюсом для меня оказалось то, что деревня Комаровка расположена возле Болшево, недалеко от моей мамы, — это места моего детства и юности. Не теряя времени, мы поехали смотреть дом.
Была поздняя весна, она же раннее лето. Дорога от реки Клязьмы убегала в гору крутым поворотом, и по обе стороны ее бежали домики, утопающие в цветущей сирени. В жизни я не видала столько сирени: и простой, и махровой, и белой, и голубоватой, и, разумеется, сиреневой.
Внезапно дорожка кончилась, уткнувшись в высокий забор. За ним виднелся довольно большой дом, принадлежавший (как нам уже успела сообщить Елизавета Владимировна) известным математикам — академикам П. С. Александрову и А. Н. Колмогорову.
— Неплохое соседство, — сказал Борис и неожиданно процитировал высказывание Норберта Винера, отца кибернетики, который написал, что основные идеи кибернетики содержались в трудах русского ученого Колмогорова.
Справа, под углом к забору, — полуразрушенные ворота, через которые мы попали в небольшой палисадник, общий для двух домов, слева — калитка к соседям, прямо — в наш будущий дом.
Его мы увидели не сразу — он стоял в глубине цветущих вишен. Дом был неухоженный, давно не крашенный, с выломанными филенками на ставнях, с обломанными «полотенцами» под коньком крыши…
Но все это было неважно. Важно было другое: дом отличала какая-то добротность, от него веяло русской стариной. А самое важное, что мы сразу поняли: это наш дом — и полюбили его с первого взгляда. А полюбив, не стали проверять крепость половиц или венцов, не полезли смотреть крышу, как положено при покупке дома. Просто поверили этому старому дому и на следующий день — 17 июня 1966 года — переехали.
Наша «сваха» (что сосватала нам дом) Елизавета Владимировна — внучатая племянница того самого «Кости, который своими театральными затеями давно бы всех нас пустил по миру, кабы не Володя. Он ведь, голубчик, и оперные либретто писал, и фабрикой управлял» (как говаривала одна из ее теток).
Костей был, разумеется, К. С. Станиславский, чей первый театр создавался в полутора верстах от Комаровки, в имении Алексеевых — Любимовке. А Володя — его брат Владимир Сергеевич Алексеев, родной дед Елизаветы Владимировны.
Она, как главный историограф Комаровки, познакомила нас с ее новейшей историей. По ее словам, оба дома — и академический, и наш — построены в 1863 году, хотя имеется утверждение еще одного старожила, что построены они еще раньше и принадлежали семье графини Нарышкиной. Позднее несколько домов Комаровки, в том числе и наш, принадлежали семье Алексеевых.
В писцовой книге Московского государства за 1584 год упоминается деревня Комаровка на реке Клязьме. Это была вотчина Троице-Сергиева монастыря до 1764 года.
По преданию, которое поведала нам Елизавета Владимировна, дому академиков особенно повезло: в нем водятся привидения. Ночью на втором этаже можно слышать, будто кто-то ходит, вздыхает, скрипят половицы. Это нераскаявшаяся душа старухи Нарышкиной, которая отравила свою невестку беленой, растущей в здешнем саду. Конечно, это всего лишь легенда, неоднократно инсценированная сыном одной из теток Елизаветы Владимировны — тогдашней владелицы Комаровского дома Анны Сергеевны Штекер (Алексеевой), но как приятно иметь если уж не собственное привидение, то хотя бы по соседству!