Жена и дети Грюнвальда жили в Петербурге, потому главный инженер тайком от людей имел любовниц.

На столе стояла целая батарея дорогих заморских вин, сладости.

«Эх, не запер дверь», — с досадой подумал Грюнвальд, когда Коршунов вошел в кабинет.

Мария сидела в кресле, нога на ногу, голова томно запрокинута набок. Мария была в черном вечернем платье. Две верхние пуговки — расстегнуты, из-под платья виднелась белоснежная ночная рубашка и кусочек нежной розоватой кожи.

— Что вам надобно? — не очень ласково спросил Грюнвальд.

— Простите, Петр Владимирович, я не знал, что вы заняты.

— Что-нибудь не терпящее отлагательств? Да вы проходите, Константин Николаевич. Садитесь, пожалуйста. Вы какое предпочитаете? — Грюнвальд показал на вина.

Коршунов бесцеремонно взял первую попавшуюся бутылку, налил полный бокал, единым духом выпил, опять наполнил бокал.

Мария не сводила с Коршунова красивых, немного нагловатых глаз. На щеках ее играл хмельной румянец, на сочных губах блуждала улыбка. Она раза два видела этого сухаря Коршунова и не верила, что его нельзя расшевелить.

Грюнвальд покосился на расстегнутые пуговицы Маши и подумал: «Эка бесстыжая…»

— Петр Владимирович, налейте мне моего любимого, — капризным голосом попросила Мария.

Грюнвальд налил вина и галантно поднес Марии. Мария в правую руку взяла бокал, левую протянула Грюнвальду, прося, чтобы он помог ей встать.

Женщина с бокалом в руке подошла к Коршунову:

— Ваше здоровье, Константин Николаевич!

Коршунов опешил:

— Простите, с кем имею честь?

— Мария Васильевна-с, — представил свою любовницу Грюнвальд, — прошу без церемоний.

Коршунов осушил второй бокал, взял из вазы конфету.

— Ваша родственница, Петр Владимирович? — спросил он.

— Да-да, двоюродная племянница! — сказал Грюнвальд и громко захохотал. Хохотал он с повизгиванием, держась за живот.

Правая соболиная бровь Марии вздрогнула, губы скривились в обидчивую гримасу.

— Итак, я вас слушаю, Константин Николаевич, — не обращая внимания на Марию, сказал Грюнвальд.

— Давайте выйдем в ту комнату, — попросил Коршунов. — У меня к вам, Петр Владимирович, деловой разговор. Очень важный.

— А нельзя ли завтра, Константин Николаевич? Дело не волк… И потом пожалейте меня. Я очень устал за день. И племянница моя Маша притомилась с дороги, ей пора спать. Завтра с утра приходите.

— Прошу прощения, — сказал Коршунов и вышел.

Грюнвальд закрыл на ключ дверь, подошел к Марии:

— Ты совсем разомлела, душа моя. Позволь, помогу тебе разоблачиться, — он потянулся рукой к ее платью.

Мария взмахнула рукой, залепив Грюнвальду звонкую пощечину. Тот попятился, схватившись за щеку.

Мария сняла с вешалки шубу, оделась:

— Отвезите меня домой, немедленно!..

…Коршунов в эту ночь плохо спал. Он предчувствовал беду, которую ему высочайше велено предотвратить, не прибегая пока что к полицейским мерам. Сам государь встревожен положением на Ленских золотых приисках, где вот-вот вспыхнет всеобщая забастовка. Это грозит большими убытками ему лично, как владельцу акций компании, и новыми осложнениями политического характера. Господа золотопромышленники совсем потеряли чувство меры в притеснениях рабочих, но вот как их призвать к благоразумию?..

Утром Коршунов пришел в канцелярию Грюнвальда раньше обычного. Петр Владимирович сидел за письменным столом, склонившись над бумагами. Встретил он Коршунова холодно, не поднимая головы, молча показал на стул.

— Петр Владимирович, — начал Коршунов, — считаю своим долгом довести до вашего сведения…

Грюнвальд поднял голову. Под глазами у него были мешки, лицо обрюзгло, и весь он был какой-то мятый.

Коршунов оглянулся на дверь и, убедившись, что она закрыта, продолжал:

— …Довести до вашего сведения, что во вверенных вам приисках недовольство рабочих настолько велико, что это грозит… забастовкой.

— Вот как? — Зрачки у Грюнвальда расширились, он не мигая смотрел на Коршунова, как на диковину. — Откуда вам сие известно? А?..

— Из разговоров с рабочими.

— Любопытно-с. — Грюнвальд откинулся на спинку кресла. — Почему-то мне в разговоре рабочие ничего подобного не сообщают. А вас, оказывается, они посвящают в свои намерения.

— Я посещаю бараки рабочих, бываю в шахтах…

— Очень похвально, — перебил его Грюнвальд. — Но насколько мне известно, вы не ограничиваетесь техническим осмотром шахт, вы устраиваете сборища, митингуете вместе с рабочими. Как прикажете понимать сие? И вообще кто вы такой, позвольте у вас спросить, окружной инженер или социалист? Судя по вашим разговорам и действиям… да-с, действиям, вы, Константин Николаевич… — Грюнвальд не договорил, осекся. На главного инженера в упор смотрели холодные, бесцветные глаза, излучающие какой-то металлический блеск. На худом лице Коршунова, задвигались желваки.