— Твое мясо, наверно, давно сварилось, — сказала жена Завалина.

Завалин ткнул в чугунок вилкой:

— Еще твердое. Ничего, прожую. — Он выложил мясо в тарелку и стал приглядываться.

— Ты что время проводишь? — спросила жена. — Ешь скорей, а то на работу опоздаешь.

Завалин перевернул мясо и еще больше скривился, словно ему дали рвотное.

— Да вы поглядите, чем нас кормят! — на высокой ноте закричал он, приглашая людей в свидетели.

К Завалину подошел Касьян, заглянул в тарелку.

— Фу, гадость какая, — брезгливо сказал он. — Сейчас же выбрось на помойку!

Завалина, державшего тарелку с мясом, окружили. В тарелке лежал лошадиный ч…

Раздался хохот.

— А на зуб-то он какой?.. Он вчера не распробовал!.. Его сколько ни вари — не вгрызешь!.. Ну как хренок?..

Лицо Завалина налилось краской, бородка затряслась.

— А сами вы-то что жрете? Требухой давитесь да тухлятиной. Собак лучше кормят!

В бараке затихли. Кто-то посоветовал:

— Отнеси это мясо управляющему, пусть сам увидит, чем нас потчуют.

— А вдруг он возьмет и слопает на наших глазах, — сказал Касьян. — С пьяных глаз не разберет. Потом скажет: «Отменная жеребятина! Чем вы недовольны?..»

На этот раз шутка никого не рассмешила. Завалин поставил тарелку на стол для всеобщего обозрения.

— Паша, — сказал он сыну, чтобы все слышали, — мы сегодня на работу не пойдем. Бастуем!..

— Этим их не доймешь, — мрачно заметил низкорослый рабочий со шрамом на правой щеке. Иван Быков, сосед Завалина. — Вот если бы все не вышли…

— Силой выгонят, — подал кто-то голос.

— А что мы, скот, чтобы нас силой загонять в шахты, — громко сказал Касьян. — Не захочем, и никто нам ничего не сделает.

В бараке зашумели:

— Проучить бы их, подлецов!..

— А что, и проучим!.. Братцы, не выходи сегодня на работу!..

— А почему только сегодня? Бастовать, так бастовать!..

— Верна-а-а!.. А то за людей не считают!..

— Беги по баракам, предупреди всех, — сказал Завалин сыну.

…В этот день на Андреевском прииске ни один рабочий не вышел на работу.

Разъяренный Евстигней метался на коне между бараками, хрипло матерясь. Он еще с утра сорвал голос. На его крик никто не обращал внимания.

Трошка предупреждал рабочих:

— В магазинах, наверно, водки полно будет, чтоб споить нас. Не сметь покупать! Если кто-нибудь напьется, судить будем!.. Своим, рабочим судом! Наша пролетарская совесть должна быть чистой!

О забастовке стало известно на соседних приисках. В тот же день, после обеда, не вышли на работу рабочие Пророко-Ильинского прииска. А к вечеру забастовали рабочие Надеждинского.

Администрация корпорации забила тревогу. В Петербург и Лондон полетели тревожные телеграммы. Было строжайше запрещено передвижение рабочих из бастующих приисков в небастующие. Бастующие прииска окружили казачьими кордонами. Но их все равно обходили по топям и хребтам. Связь между приисками не прекращалась.

К 10 марта забастовало сорок четыре прииска.

Грюнвальд велел объявить рабочим через десятников, что корпорация согласна снизить цены на провиант по две копейки с рубля, если рабочие прекратят забастовку. Что касается водки, то на нее цена уже снижена — бутылка стоит на пятнадцать копеек дешевле.

Администрация надеялась, что рабочие, благодаря дешевизне на водку, станут пить, начнутся пьяные дебоши и тогда будет повод применить силу.

Но на приисках поддерживался идеальный порядок. В магазинах от водки ломились полки, но ее никто не покупал.

Бастующие ответили Грюнвальду, что забастовка прекратится в том случае, если будет установлен восьмичасовой рабочий день, разрешены рабочие собрания, уволены десятники, которые издеваются над рабочими, и вместо них назначены десятники из самих рабочих.

Требования бастующих были отклонены. Зато цена на водку снизилась еще на пять копеек — пей не хочу! И опять никто не брал водку.

— Светопреставление! — удивлялся исправник, выслушивая доклады урядников. — Даже на горькую не клюют!

Грюнвальд был отозван. Вместо него из Петербурга прибыл новый главный инженер Теппан, высокий холеный блондин с золотой челюстью. Он пригрозил насильственным выселением из бараков. Рабочие ответили, что штрейкбрехеров они не пустят на прииска, а бараки освободят только в том случае, если корпорация согласится отправить рабочих и их семьи на родину за свой счет.