Майя призадумалась, наклонив красивую голову. Потом вздохнула.

— Вы меня почти уговорили, — тихо сказала она. И, залившись краской, добавила: — Я исполню ваш совет.

— Давно бы так, моя милая, давно бы так, горюшко мое луковое. До каких же пор тебе скитаться да мучиться?.. — И перешла на скороговорку: — Шарапов только завтра к вечеру вернется из Бодайбо, я заночую у Шалаева. — Она подмигнула Майе. — Сыночка уложишь спать в той половине, а сама с Федоркой ляжешь в нашей спальне. Я только сегодня белье сменила. Если к вечеру будет холодно, протопишь печку. Поди сюда, я тебе все покажу. — Она ввела Майю в спальню и показала на кровать, на которой горбились белые подушки. — Ложитесь головами к двери, так будет слышнее, что творится в доме. Прислушивайся, может Шарапова принесет раньше времени. Тогда со всех ног за мной. Тут еще одно одеяло… Да вам и так тепло будет. — Купчиха засмеялась, не обращая внимания на лицо Майи, пылающее жаром.

…Вечером Федорка пожаловал к Шараповым с тяжелым узлом. Купчиха предупредила его, и он зашел в лавку и всего накупил, кроме золотого ожерелья, которое привез с собой. В узле были дорогая шуба, торбаса, два шелковых платья, три смены белья. О Семенчике Федорка тоже позаботился, купил для него костюм.

Федорка вошел как домой, поздоровался, положил узел и, немного отдышавшись, подошел к Майе. Та не выразила ни радости, ни удивления, стояла, безразлично поглядывая то на узел, то на Федорку. И когда Федорка надел ей на шею дорогое ожерелье, поцеловал ее в губы, она по-прежнему оставалась спокойной.

— Раздевайся, ужинать будем, — сказала она, словно годы прожила с ним вместе.

После ужина Федорка ушел прямо в спальню. А Майя убирала со стела посуду.

— Майя! — позвал ее Федорка. — Майя!..

Майя вошла в спальню. Среди комнаты стоял Федорка, придурковато улыбаясь. Он кинулся к Майе, обнял за талию, поднял и понес к кровати.

— Пусти, дурак! — властна сказала она.

Федорка, не ожидавший такого оборота, опешил.

Майя сняла ожерелье, бросила его на кровать.

— Повесь себе на шею! — и вышла, притворив дверь.

Федорка не рискнул пойти следом, зная, что у Майи уже большой сын. Всю ночь он метался, изнывая от похоти и злости. А утром бросил в сани узел и уехал, не дождавшись хозяев.

Хозяйка вернулась от Шалаева поздновато.

— Ну, как тут моя голуби? — с приторной улыбочкой спросила она. — Небось всю ночку проворковали? Или не приезжал? — обеспокоилась купчиха.

Майя настроилась под лад хозяйки:

— Был. Ночевал.

Купчиха облизнула губы:

— Ну и как, а? Не наскучил?

Майя притворно вздохнула, посмотрев в глаза хозяйки:

— Какой он мужчина! Пролежал рядом всю ночь…

Купчиха всплеснула руками:

— Ой, стыд какой, ой, позор!.. Бедняжечка!.. — Майя не поняла, кого она пожалела: Федорку или ее. — А ведь был мужчиной. Сама знаю. Ему цены не было!.. Вот напасть! Не иначе, сглазили!.. Есть такие бабы, ведьмы!..

Кончив сокрушаться, купчиха спросила:

— Так как же теперь? От ворот поворот?

— А что делать? — с притворным сожалением ответила Майя.

— Ничего, заведешь себе полюбовника, глупая! Нашла о чем печалиться!

— Я так не могу. Не по мне это…

— А где он, уехал? — спохватилась хозяйка.

— Уехал, — ответила Майя и отвернулась, скрывая улыбку. «Теперь, может, отстанешь», — подумала она.

Шел 1916 год. Спиридонка и Джемалдин срубили домишко в таежной глуши, в ложбине, за высокой горой. А Федор поселился в домике охотника, затерявшемся в лесу. Хозяин и не подозревал, что у него квартирует сам Одноглазый. Рана у Федора затянулась, только темный шрам над левым глазом напоминал о трагедии в котельной. Да еще бельмо, если приглядеться. А так и не очень заметно было его уродство.

К Спиридонке и Джемалдину вернулся Влас. Он привел с собой еще двух парней. Вся пятерка безропотно повиновалась Федору.

Спиридонка по-прежнему лелеял надежду повстречаться с господином Серебряковым и припомнить ему ту зимнюю ночь…

Сбежав в золотоносную тайгу, Спиридонка не сразу стал разбойником. Года три или четыре он работал на одном из приисков, принадлежавшем господину Серебрякову, доставлял в шахты крепежный лес. Играючи поднимал шестипудовые столбы и не жаловался на усталость. Любил бороться, и никто не побеждал его в кулачном бою.

Однажды Спиридонку вызвал в контору сам хозяин, господин Серебряков:

— Садись, милый, да расскажи, как жил до этого, чем прогневил полицию?

У Спиридонки душа ушла в пятки.

— Думаешь, я не знаю, что тебя ищут? Что ты пристукнул своего барина? Знаю, все знаю.

Спиридонка хотел было что-то сказать помертвевшими губами, но Серебряков сделал знак — «молчи».

— Ты хотя бы, дурак, имя сменил, а то как был Спиридонкой, так и остался. Теперь вот придется выдать тебя полиции.