— Ты, Иона, что-то нынче сама не своя.

— Ха! Кажется, кого-то смущает, что из моей манеры говорить исчезла вульгарная грубость?

— Смена одежды на чуть более закрытую и искоренение из лексикона бранных слов не превратят тебя в истинную леди, если язвительность, исходящая изнутри, улавливается, как и прежде.

— Что ты хочешь этим сказать? — Евгения чуть не задохнулась от возмущения.

— Хватит! — Шемс порывисто вскочила, хватаясь руками за голову. — Прекратите! Это не Иона! Иона умерла, я её убила, а Евгения заняла освободившееся тело, — прокричала и, разрыдавшись, выбежала из комнаты.

Происходящее казалось чистым сумасшествием, и она ввязалась в это по доброй воле. Безусловно, там в подвале, подле алтаря с умирающей Ионой, каждый сделал свой непростой выбор. И теперь уже ничто не могло изменить принятого решения и отменить смертного приговора, приведённого в исполнение. Вот и назойливый голос в голове звучит слишком убедительно, утверждая: — «Ты чудовище, Шемс. Теперь все увидят, какое ты чудовище».

Нездоровый азарт побудил остановиться напротив лестничных ступеней.

— Ты думала, что все завидуют твоей злобной силе? Мечтают быть такими, как ты? — бросила девушка в сумрачную пустоту над лестницей, дерзко, но не слишком громко. — Нет! И даже не близко. Ты веками отсиживаешься взаперти, во тьме, просто отсрочивая момент своего поражения, я же — сама определяю своё будущее.

«Тогда, твоё будущее окажется очень коротким» — внутренний голос отозвался злой насмешкой.

Чуть позже, закрывшись в ванной, Шемс шагнула под душ, где, наконец-то, дала полную волю слезам.

— Пей, Сатис, пей, — приговаривала она в исступлении. — Авось подавишься.

Слёзы закончились, а тугие тёплые струи воды всё падали и падали сверху, растекались ласкающими потоками по коже, очищая от страха, стыда и жалости к себе. И вместе с водой, её постепенно окутывало долгожданное спокойствие. Скрестив ноги по-турецки, Шемс уселась прямо на дно душевой кабины, расслабила мышцы, выровняла дыхание. Вдох-выдох и глаза сами по себе закрываются, будто дают возможность проникнуться, впитать, переполниться звуками, запахами, осязанием водной стихии. И вот вода брызжет уже не из обычной душевой лейки — Шемс слышит шум летнего, звенящего дождя в одном из многочисленных миров, переплетённых между собой. Под аккомпанемент барабанящих капель хотелось плыть за тем дождём в какой-то странной истоме, но Шемс знает, что может погрузиться ещё глубже — в таинственную тёмную материю, исследовать её…

Вдруг, нарушая воцарившуюся в душе безмятежность и принося хаос, в её спокойное течение мыслей откуда-то ворвался голос Тиббота. Шемс распахнула глаза и поняла, что находится уже не в своих покоях. Она даже не была в полной мере собой, представ чем-то вроде незримой бестелесной субстанции, слившись со стенами, став частью заколдованного дома. Ура! Получилось.

Ей показалось, что она прокричала это вслух, но никто её не услышал. То была всего лишь мысль, непреобразованная в звук. Шемс не могла заговорить, не могла появиться перед ними, она могла только наблюдать.

Тиббот остановился в центре комнаты, растерянно гипнотизируя карандашный эскиз на мольберте.

— …бессмысленная смерть, ни на что не повлиявшая, — закончил он начатую ранее фразу.

— Это жизнь её была бессмысленной, — Евгения раздражённо передёрнула плечами. — Зато я теперь живая.

— А чем ты лучше? Почему считаешь себя более других достойной жизни?

Евгения примирительно вздохнула, подошла к нему поближе, и тоже взглянула на мольберт.

— Слушай, я верю, что тебе жаль Иону. Всё-таки вы были близки в некотором роде… Но она напала на Шемс с ножом поклоняющихся. Повезло, что девочка хорошо умеет драться, плохо, что Иона разгадала её магический секрет. Теперь представь себе последствия, успей Иона выдать всех Властвующей. Каковы были бы тогда твои шансы выбраться с острова или хотя бы просто выжить?

— Мы всегда находим оправдания своей жестокости, даже не ощущая тяжести вечного притворства… Ты помнишь свой первый день в доме, Евгения?

— Хотелось бы забыть, да не получается.

— Все эти разговоры об относительности зла и компромиссах на самом деле ничего не значат, разве что на время успокоить совесть. А всё оттого что мы не способны что-либо изменить пока не изменимся сами.

— Я наблюдала за тобой восемнадцать лет. Разве прежний Тиббот был готов рисковать собственной жизнью, оберегая ребёнка Дарреля от Сатис? — Евгения повернула к нему своё лицо, случайно прикоснувшись плечом к его плечу, и оба поспешно отпрянули назад, смотря изучающими взглядами, будто увидели друг в друге нечто новое.

— Странно, да? — после неловкой заминки отозвался Тиббот задумчиво. — Тратишь почти всю жизнь на попытки изжить из себя простое человеческое сострадание, учишься чёрствости и безразличию, а потом в один прекрасный момент понимаешь, что тебе глубоко плевать на все свои прошлые принципы, и вот она снова с тобой — твоя человечность, будто никуда и не девалась.

— Мы такие, какими нас создала природа: живём чувствами, хотим любви, хоть это и делает нас беззащитными.

На этот раз соприкосновение пальцев их рук было осознанным, и глаза встретились с глазами, чёрные пронзительные со светло-карими. Она чуть подняла лицо, а спустя мгновение его губы нашли её, вовлекая в долгий, страстный поцелуй…