Очнулся я на больничной койке и первое, что почувствовал: страшно гудела голова, будто рой пчел влетал в мозг и вылетал. Жена, сидя у изголовья, спала. Под потолком тускло горела лампочка без абажура. На трех других кроватях больные. Хотел вытащить руку, чтобы потрогать голову, но резанула страшная боль у плеча. Правая нога у колена была забинтована. И, конечно, голова вся была забинтована, до самых бровей.

За окном была ночь… Во рту пересохло от жажды, но не хотелось будить жену. Я и раньше никогда не будил ее и соседкам не давал, — всегда хотелось, чтобы она выспалась. Я закрыл глаза и сквозь тяжелую дремоту услышал причитания жены…

— Ой, дорогой мой Мубарак, что теперь я буду делать без тебя, родной мой муж?! Как же это случилось и какая жестокая рука на тебя поднялась? Ты ведь никому зла не желал и не сделал… Аги, аги, аги, что же я одна с детьми буду делать?! Ой, лучше бы я умерла, родной мой, — всхлипывала и жалобно плакала бедняжка, и по тому, как она причитала, становилось ясно, что мне было очень плохо. Открываю глаза и говорю ей:

— Ты что, жена… живого хоронишь?

— Ой, люди, муж очнулся! — вскрикнула она и пришла в замешательство. Наконец она заметила, что уже ночь и вокруг никого нет, — горе, слезы и радость от того, что я жив, — все смешалось в ней.

— Не кричи, больных разбудишь, — с трудом выговариваю я.

— Больных здесь нет, — улыбается она сквозь слезы и не знает куда себя деть, куда деть свои руки.

— А это кто?

— Я с детьми здесь у тебя со вчерашнего дня, — всхлипывая, утирала она слезы полотенцем. — Что с тобой случилось, дорогой ты мой человек?

Но уже после первых ее слов, ничего больше не слыша, я думал, что действительно был сильно искалечен, ударившись о камни настолько, что при первых проблесках памяти своих детей, спящих на соседних кроватях, принял за чужих людей.

— Голова болит страшно… дай воды.

— Компот хочешь? Из сушеных абрикосов. Воды? Сейчас дам, — засуетилась жена. — Ой, как же не болеть, конечно, будет болеть… родной, ведь на тебе живого места не было.

— Ничего, жена моя, ты же видишь, что я живой.

— Тебя, говорят, столкнули?

— Нет, нет, это все случайно… — сказал я, не знаю почему, может быть, трудно мне было объяснить, а может быть, просто не хотел вмешивать во все это жену, и так она исстрадалась вся, зачем еще прибавлять тревоги.

— Если бы не Ражбадин, ты бы умер, ой, ужас, что же это такое делается? К тебе вчера еще другой человек приходил.

— Что за человек? Кто он?

— Я его не знаю, не встречала раньше. Но, наверное, добрый человек. Он спрашивал, не нужно ли чего. Говорил, что может одолжить денег. Кто бы ни был, отзывчивый человек, с добрым сердцем, — повела она носом и, улыбаясь, всхлипнула.

— Не плачь, не плачь, все обойдется.

— И участковый наш приходил… Все были напуганы случившимся. Невезучий же ты у меня, милый, дорогой, любимый. Я разбужу детей, пусть они обрадуются, что ты пришел в себя, — сказала жена, глянув на меня красными от слез глазами.

— Не надо, прошу тебя. Мне очень больно.

— Хорошо, хорошо, не буду. Тебе трудно сейчас.

— Больно очень…

— Ты знаешь, муж мой, такая беда случилась, такая беда… врагам такое не пожелала бы. Помнишь, ты рассказывал о начальнике здешнего стройучастка, который совершил какой-то подлог и клялся перед тобой… Ну, того, которого смешно называли «Ассаламуалейкум»? Я-то его не знала, и хорошо, что не знала, а то больше переживала бы. Так вот с ним в тот же день случилось страшное: он куда-то спешно ехал и у родника Мурмуч сорвался в пропасть…

— Что?! — простонал я и чуть не вскочил с постели. Но голова моя тяжелая упала на подушку.

— Сорвался в пропасть, говорят, что череп пополам раскололся.

— Мертв?

— Погиб… увезли его…

— А с сыном что? Что с его сыном?

— Говорят, в райбольницу отвезли, еле живой, вроде, был.

— Но он живой? Правда, живой? Хороший мальчик, умница, он должен жить, обязательно должен жить!..

— Мы за тебя испугались. Слабый ты мой. Ты не напрягайся, — ведь ты много крови потерял. Я свою кровь тебе дала… Ты знаешь, врач Михайла сказал, что у нас, ну, в смысле у тебя и у меня, кровь родственная, или, как это говорят врачи, — одной группы.

— Какой Михайла?

— Ты что, нашего Михайлу не знаешь?

— Так он же уехал, прощался вроде…

— Он в райцентре остановился, но, узнав о случившемся с тобою, отложил поездку и вернулся. Если бы не он… Я буду за него всю жизнь молиться.

— Кому? — с трудом улыбнулся я, мне было приятно сознавать поступок Михайлы-брата.

— Как кому? Аллаху, конечно.

— А Михайла христианин.

— Ну и что же, все равно, любой бог обязан отличать добро от зла.

Когда мы, горцы, говорим о старшем брате, то всегда подразумеваем русский народ, русского человека, и это верно, правильно, как горящая свеча. А горящая свеча неоспорима, говорят горцы. И в самом деле, во всех наших хороших делах и начинаниях мы всегда испытываем и ощущаем дружескую руку помощи и содействия русского народа, русского человека. Поговорить с русским человеком, стать рядом с ним для меня с детства было целым откровением, и я гордился этим. А в наше время каждый день, на любом мероприятии — будь это свадьба или торжество в честь рождения сына, или просто дружеская беседа — всюду встретите русского или украинца, таких как наш автокрановщик Сергей, как врач Михайла… То ли мы слишком повзрослели, то ли жизнь вокруг нас настолько изменилась, что мы не замечаем, не подчеркиваем, кто какой национальности.