Эйрин беспомощно оглянулась на сыновей. В её сердце не было места злости и ненависти — только бесконечная, всепрощающая материнская любовь и боль. Но времени на переживания не оставалось. Вражеские стрелы летали над головами, и слишком много мужчин полегло. Эйрин увернулась от копья, нацеленного в бок, и стукнула обидчика дубинкой по голове. Не место ей на поле боя… Но она вызвалась отнести отвар исцеляющих трав тем, кто в нём нуждался. Она ещё раз бросила взгляд на Криса и Томми, превратившихся из братьев во врагов, и юркнула в тень пещер, куда стекались те, чьи раны ещё можно было залечить. Её же рану, зияющую огромной дырой в сердце, залечить было некому.

Силы уже заканчивались, когда Эйрин скрылась в полумраке от чужих глаз, чтобы немного передохнуть. Оставила за спиной бой, умирающих воинов, сыновей и Дава. Ей надо было выдохнуть, чтобы не чувствовать, как стремительно рушится недавно ещё крепкий мир. Мир, в котором не было людей. Мир, в котором Крис не старался её убить. Мир, где ссора с матерью — худшее, что случалось в её жизни.

Она скользнула взглядом по шершавым влажным стенам… И замерла.

— Папа? — Эйрин прижала окровавленные руки к щекам, не в силах поверить своим глазам. Отец почти не изменился за прошедшие двадцать лет. Всё та же кожа цвета статуэтки из слоновой кости, всё те же янтарно-карие глаза и всё те же широкие сильные ладони со шрамиком на внутренней стороне запястья. Ладони, протянутые сейчас к ней в молчаливой просьбе. Той просьбе, на которую отец не имел права.

— Здравствуй, милая, — он сделал шаг навстречу, ещё шире распахнув руки в приветственном объятии.

— Милая?! — Эйрин отступила в спасительную тень пещеры, спотыкаясь о трупы, которыми была усеяна земля под ногами. Столько лет не видеть отца, всё гадать, что с ним стало, воспевать его образ, превозносить его, ненавидя мать… И всё для того, чтобы сейчас стоять по разные стороны? Быть врагами, не терпящими поражений?

— Дочка…

— Какая я тебе дочка? — из её горла вырвался только еле слышный сип. — Какая дочка? Где ты был, когда я оплакивала тебя, засыпая с твоей трубкой под подушкой? Где, скажи, ты был, когда я влюбилась, а мать стёрла мне память и заставила забыть о том единственном, что было для меня дорого? А когда меня заставляли отказаться от ребёнка, где? Где ты был, папа, когда твоей дочке требовался отец? Где ты был, когда мой сын пытался убить меня? И где ты теперь, папа? — последние слова она почти прокричала срывающимся голосом. Эйрин помнила до сих пор, как видела отца в последний раз… И разве можно было даже представить, что однажды он окажется во главе отряда, безжалостно уничтожающего её народ, будет давить тех, кто когда-то делил с ним еду и кров?

— Подожди… — вдруг Эйрин сделала неверный шаг вперёд, снова подставляя лицо обжигающему ветру, что бушевал на поверхности с тех самых пор, как Крис встал напротив Томми. — Папа… Крис — это тоже ты? Как я могла сразу не догадаться? Какая же я дура…

Стейн предупреждающе поднял руку, как только послушники Ордена начали окружать Эйрин. Его дочь не понимала, что всю свою жизнь он каждый свой поступок совершал из любви к ней. И эта бойня, и предательство Криса, и Орден — всё было ради любви. Но она ещё поймёт, в этом Стейн не сомневался, и поэтому, кинув последний взгляд на дочку, отступил.

— Битва закончена, Ри, я ухожу.

Эйрин обессиленно опустилась на колени, не в силах произнести ни слова. Она молча смотрела, как человек, бывший для неё всем, уходит прочь, оставляя после себя груды безжизненных тел. И любовь в её сердце медленно превращалась в ненависть.

— Мама, — впервые за двадцать лет всхлипнула Эйрин, — мамочка… Прости меня…

Она сидела у низкой кровати, выжимая тряпку, с которой текла ледяная вода, обжигающая руки, и смотрела на бледное лицо матери. Венди спала, даже не подозревая, что её дочка еле сдерживает слёзы, видя, как под тонкой, почти прозрачной кожей младшей из круга семи расцветают узорами синие вены. Эйрин всхлипнула, с силой потерев друг о друга замёрзшие пальцы. Она уже почти не чувствовала онемевших от холода рук, но останавливаться было нельзя. Нужно было постоянно менять компресс на лбу мамы. Раньше можно было просто позвать Тиру… Она бы помогла. Она бы достала из глубокого кармана на поясе очередной пузырёк с настоем на перетёртых травах, негромко пропела песню, созданную Марной… Эта песня заклинательницы всегда облегчала боль и страдания страждущих, и Эйрин и сейчас как наяву слышала эти простые строчки:

Пусть бежит вода, как по венам кровь,

Прогоняет боль, что тебя неволит.

Я руками нежно коснусь макушки…

Задержи дыхание. Станет лучше.

Птичка в клетке — бьётся крылом под ребра,

Боль в клубок свернётся смертельной коброй…

Сделай вдох поглубже — исчезнет боль,

Мы её изгнали, и ты — свободен.

Но Тиры больше не было. Круг семи медленно распадался, и никто не мог ничего с этим поделать. Старая ворчливая Рогнеда осталась в старом разрушенном подземелье, погребённая заживо под обломками каменного дождя. Ильва ушла проверять рубежи перед нападением Ордена и так и не вернулась. А Тира… Тира получила стрелу в горло, склоняясь над раненным противником, чтобы помочь. Всего мгновение — и нет больше высокой темноволосой Тиры, заплетающей свою гриву в сотню мелких косичек. Нет Тиры, которая научила Эйрин разбираться в травах и готовить лечебные напитки, что глупые люди называли зельями. Нет той Тиры, которая готова была спасать даже врага, за что и поплатилась. Почему так бывает? Почему негодяи и подлецы выживают даже тогда, когда выжить невозможно, а такие, как Тира, гибнут ни за что?!

Эйрин, согнувшись в три погибели, перетирала в ступке полынь, подорожник и воловик. Пальцы, напряжённые до предела, начали ныть от усталости, но она не останавливалась. Мама снова с утра надела маску гордой жрицы и отправилась к старшей из круга. Чем можно изо дня в день заниматься в небольшой алтарной комнатке, Эйрин и представить не могла и оттого, стиснув зубы, молча наблюдала за тем, как мать снова и снова бросает её на Тиру.

— Устала, девочка, — темнокожая жрица провела тонкой рукой по её бледному лбу, убирая с него влажные прилипшие прядки волос.

— Нет, я люблю это, — тихо отозвалась Эйрин, продолжая остервенело измельчать пестиком травы. Мелкая зелёная пыль поднималась в воздух и оседала на кожу, заставляя свербеть нос.

— И любимое дело измотать может. — Тира мягко забрала у Эйрин ступку. — Любовь — тот ещё труд, милая.

— Как думаешь, мама меня любит? — вдруг подняла Эйрин на жрицу большие прозрачные глаза.

Тира откинула на спину тысячи мелких чёрных косичек и молча отошла в другой конец пещеры. Эйрин, почти не дыша, следила взглядом за каждым шагом одной из круга семи. В этой пещерке Эйрин знала всё: в сундуке, на котором она сейчас сидит — лежат вещи, что достались Тире от родителей; в корзинах под лавкой, где Тира спала — были сложены книги по травничеству; за тяжёлым тёмным пологом, скрывавшим часть пещеры — сушились травы. Вот жрица прошла мимо лавки, мимо полочек, заставленных стеклянными и глиняными колбочками и пузырьками с настойками, остановилась у полога и, опустившись на колени, заглянула под него, вытаскивая небольшой сундучок.