Шрифт:
только и, наверное, не столько вверх (как это нередко случается с людьми, удостоившимися выдвижения на «посты»), но и вниз, и вбок.
464 И к людям он относился хотя и не универсально любовно, но внимательно —
так сказать, штучно. Не обходился удобным обобщением «народ», а видел в
каждом человеке, с которым соприкасался, именно отдельного человека.
Может быть, мелкая, но, как мне кажется, характерная подробность: поздравительные письма к Новому году, Дню Победы и другим праздничным
дням, приходившие из редакции «Нового мира». Кто не знает этих
поздравительных посланий! Обычно это печатный бланк, чаще всего даже без
обращения к адресату (лишняя работа — еще обращение каждый раз
впечатывать!), с небрежной даже не подписью, а скорее визой руководителя
поздравляющей организации. Читая такое послание, ясно представляешь себе
секретаря, который, ворча, заготовляет по имеющемуся списку пухлую пачку
поздравлений и тащит их на стол высокому шефу, а тот, не отрываясь от текущих
дел и разговоров, почти не глядя, ставит на каждом листке свою подпись —
закорючку.. Кто из нас не получает подобные послания десятками? Получает, просматривает — и выбрасывает.. В общем, уровень эмоций получателя вполне
соответствует уровню эмоций отправителя.
Но «новомирские» поздравления я храню. И не только потому, что на
большинстве из них вижу подписи нескольких далеко не безразличных мне
людей (которым, я знаю, в свою очередь был не вполне безразличен и я сам), а
прежде всего — из-за приписок Александра Трифоновича. В каждой из них — то
самое не «обобщенное», личное отношение ко мне — как к каждому человеку, к
которому он обращался.
Вот маленький листок с поздравлением ко дню 1 Мая (к сожалению, не
сохранился конверт с почтовыми штемпелями, поэтому трудно установить, какого года). Конечно — первый экземпляр: из «Нового мира» письма под
копирку не приходили. Казалось бы, что в подобной ситуации требовалось от
Александра Трифоновича? Подписаться — и все. А он подписывается — и делает
теплую приписку: «Рад за Ваши успехи, дорогой М. Л.!» (видимо, дело было
после какой-то моей публикации, показавшейся ему удачной).
А в поздравлении к Новому, 1965-му, году — юбилейному для «Нового
мира» — Александр Трифонович добавляет от руки к печатному тексту:
«Спасибо за
465
записки в № 1 (или 2)». Тут это «или 2» в скобках характерно: он не терпел того, что называется «стрепануться», и, не имея твердой уверенности, что мой
материал пойдет в первом номере, хотел быть точным и в своем «спасибо».
Особенно много приписал Александр Трифонович к письму — кстати, тоже
довольно большому и весьма нестандартному по содержанию, — которое я
получил из редакции «Нового мира» к 50-летию наших Вооруженных сил. Тут
после слов о том, что, мол, несколько лет назад читатели узнали меня как
писателя, Александр Трифонович делает от руки развернутую сноску: «Я
значительно раньше узнал Вас, дорогой Марк Лазаревич, как пилота, о чем Вы, надеюсь, тоже помните!»
Я не стал бы хвастать этими дорогими для меня свидетельствами доброго, внимательного отношения Александра Трифоновича, но уверен: немало людей
могут похвастать тем же и показать подобные же листочки бумаги с приписками, сделанными рукой Александра Трифоновича.
Но, при всем характерном для него человечном отношении к людям, невозможно было воспринимать его как этакого рождественского деда. Он бывал
очень разный (интересно, что данное свойство — бывать очень разным — я не
раз наблюдал у людей значительных, крупнокалиберных, например у С. П.
Королева, у А. Н. Туполева. .).
Так, долгое время, бывая в редакции «Нового мира», я наблюдал Александра
Трифоновича лишь с одной стороны: видел его спокойным, доброжелательным, внимательным к собеседнику. Но вот однажды я сидел в его кабинете в «Новом
мире» и во время нашего разговора в комнату зашел сотрудник редакции, чтобы
высказать (как я понял, вторично) свое несогласие с каким-то ранее принятым
решением. Вообще-то сам факт его появления с подобным делом в кабинете
главного редактора свидетельствовал о том, что в принципе такое было
возможно: «передокладывать» начальству (чего, как известно, страшно не любят