не дожил он до переживаемого нами сегодня времени! Конечно, о каждом

талантливом, прогрессивном, честном человеке, которого больше нет среди нас, сожалеешь. Но о Твардовском — особенно! Потому что все происходящие ныне

в нашем обществе перемены — это ведь то самое, за что он активно — и как

поет, и как редактор, и как общественный деятель — боролся, жизненную

необходимость чего ясно видел и что сегодня, вне всякого сомнения,

приветствовал бы всей силой своей широкой души. Эх, дожить бы ему до этого!.

Порой приходится слышать, как о гласности, демократизации, перестройке

говорят как о чем-то вновь «изобретенном», о чем, мол, раньше и речи не было.

На самом деле это не так. Даже в самые, как сейчас их называют, «застойные»

времена появлялись литературные произведения, публичные выступления, научные исследования, спектакли, вполне созвучные нашим дням. Появлялись, конечно, нелегко, вызывали мощное противодействие «сверху», но — появлялись

же! Нет, не на пустом месте возникла наша перестройка. И среди тех, кто, идя

против течения, активно, последовательно ее готовил, на одном из первых мест

— Александр Твардовский. Давайте не будем об этом забывать.

То, что он был одним из самых крупных русских советских поэтов, не могли

отрицать даже самые непримиримые его противники. Их атаки сосредоточились

поэтому на редактируемом им журнале «Новый мир», идейно-художественная

направленность которого расценивалась как «далекая от задач советской

литературы». Когда Твардовский умер, в официальном некрологе о нем так и

говорилось — только как о поэте. Его деятельность на посту главного редактора

журнала обходилась многозначительным молчанием.

Жизнь все поставила на свои места. Хотя и не очень скоро...

459 Надо полагать, что многие противники Твардовского, устно и печатно

выступавшие против него (вспомним хотя бы знаменитое «письмо

одиннадцати»), не очень хотели бы, чтобы им об этом напоминали. Но тут уж

ничего не поделаешь — история есть история.

Твардовский был, конечно, как и все мы, человеком своего времени. Но

притом — и человеком будущего. Того самого будущего, в котором мы живем, в

значительной степени благодаря подвижнической деятельности его

предвестников — таких, каким был Александр Трифонович., О Твардовском

написано очень много — и литературоведческих трудов, и трудов исторических, и просто воспоминаний.

Трудно к этому добавить что-нибудь существенное. Мне остается рассказать

о нескольких эпизодах, может быть, в какой-то мере случайных, свидетелем

которых я был, и в которых, как мне кажется, проявились определенные черты

этой незаурядной личности.

До войны и в первые годы войны я знал Александра Трифоновича только

заочно, как читатель, причем знал довольно неполно и поверхностно, т. к. читал в

основном прозу, а стихи — гораздо реже и довольно случайно по выбору

читаемого.

В 1943 году мне не повезло: меня сбили немцы и я, после ряда перипетий, попал к брянским партизанам (в последнем мне, напротив, явно повезло). Так

вот, одно из запомнившихся мне впечатлений от непродолжительного

пребывания в партизанском отряде имеет прямое отношение к Александру

Трифоновичу: газетные отрывки с «Василием Теркиным» там котировались

чрезвычайно высоко! Внешне это выражалось вполне конкретно — они, наравне

со статьями Эренбурга и стихами Симонова, не подлежали раскурке. Учитывая

острый дефицит бумаги для сооружения «козьих ножек», испытываемый

партизанами, это было проявлением высшего читательского признания.

А год с лишним спустя мне посчастливилось познакомиться с Александром

Трифоновичем лично: он оказался на борту моего самолета, на котором мы

летели с 3-го Белорусского фронта в Москву.

Правда, лететь-то летели, но — не долетели. Сели вынужденно из-за отказа

двигателя *.

* Читайте об этом в главе «Везение и невезение» повести «Испытано в небе», напечатанной

в этом томе.

460 Одну особенность поведения Александра Трифоновича, в полной мере

проявившуюся в той вынужденной посадке, я сумел оценить впоследствии, когда