Владимир Ильич выглядел утомленным и был бледен. Видимо, давала о себе знать рана. Но принял он нас очень тепло. Как я помню, он сказал, что рад видеть представителей колониальных народов, спрашивал о том, как мы живем в Москве и нравится ли нам здесь.

Очень трудно вспомнить все, о чем говорил нам Ленин во время этой 15—20-минутной встречи, но разговаривал он очень просто, как мы сейчас беседуем с вами. Я не могу взять на себя смелость цитировать, но, во всяком случае, мне запомнились слова о том, что колониализм не вечен и недалек день, когда и Британская Индия станет свободной. К сожалению, два человека, которые были на беседе рядом со мной, — Гоухар Гулам Мухаммад из Хазары и Фироз Мансур из Шейхпура — недавно покинули этот мир. Еще, как помнится, с нами были Хабиб Шахфиаханпур и Рафик из нынешней Индии. Все мы были под впечатлением встречи, которая оказала влияние и на мою судьбу: в декабре 1921 г. я попросил, чтобы меня отправили на родину для продолжения борьбы против колонизаторов.

Акбар Шах открывает карту, опубликованную в его книге. Москва — Минеральные Воды — Баку — Тбилиси — Ереван. Затем на маленьком судне путь продолжался по Каспийскому морю до порта Пехлеви, который назывался тогда Анзали.

…Десять дней, вернее ночей, я ехал верхом на муле по размытым дорогам, пока не потерял силы от нестерпимой жары. Узнав, что я мусульманин, меня приютило одно из кочующих бахтиарских племен. Здесь я чуть не совершил ошибку, которая могла стоить жизни.

Мои губы потрескались от жары и покрылись кровавыми язвами. Кто-то протянул мне влажную тряпку. Как только я протер губы, все окружающие зашептались. Дело в том, что мы принадлежали к разным сектам: я — суннит, а попал к шиитам. По их законам я должен был вытереть губы троекратно.

Меня немедленно заставили произнести молитву, где тоже были разночтения. К счастью, я слышал, как читали ее мои случайные соседи, и выдержал «экзамен», но на всякий случай ночевал в стороне от лагеря и при первой возможности сбежал.

Добравшись до Бушера, я встретил доброго человека Шейха Мухаммада, который приютил меня; через месяц мне удалось попасть на маленькое судно, направлявшееся в Карачи.

— Как же встретила вас родина? — спрашиваем мы.

— Пожалуй, слишком гостеприимно, — отвечает Акбар Шах. — Бросили в тюрьму, где продержали больше двух лет без суда и следствия. Выйдя из тюрьмы, я решил стать адвокатом, чтобы по мере сил помогать своим соотечественникам бороться против произвола. Этого удалось достичь, хотя меня и исключили из колледжа за участие в подпольном движении.

С тех пор Акбар Шах живет в доме, где родился и вырос.

— С радостью и симпатией я слежу за колоссальным экономическим прогрессом, расцветом науки и культуры в вашей стране, — говорит Акбар Шах. — Особенно за развитием республик Средней Азии. Когда я читаю статьи, рассматриваю фотографии или вижу кадры кинохроники, передо мной проносятся картины прошлого. Я хорошо помню Среднюю Азию начала 20-х годов и уверен, что если бы попал туда сегодня, то вряд ли бы узнал те же земли. Имя Ленина и воспоминания о трудных, но героических днях, свидетелем которых я был в вашей стране, я пронес через всю жизнь.

Акбар Шаху 71 год. Время посеребрило его голову, но голубые глаза ясные. Двое сыновей, один из которых врач, уже взрослые. Из пяти дочерей две замужем, семеро внуков и внучек — частые гости в доме деда.

Пора было расставаться. Адвоката уже давно ждали клиенты: белобородый старик, обиженный помещиком, и молодой парень с винтовкой и патронташем на груди, пришедший похлопотать за родственника. Обычные в деревне Бадраши дела, которые ведет старый адвокат, верный друг трудового люда.

В СЗПП в то время особенно обострились отношения между помещиками и арендаторами. Крестьяне вели борьбу за землю и все чаще брались за оружие.

Пешаварская газета «Хайбер мейл» напечатала как-то письмо разгневанного помещика. Он призывал власти усилить репрессии против крестьян и слезно жаловался: «В последний год землевладельцы не получили от крестьян-арендаторов ни зернышка из урожая, собранного на их полях. Многие помещики не решаются появляться в своих владениях, опасаясь за жизнь». Он называет крестьян «приверженцами марксизма» и говорит, что они очень хорошо организованы и вооружены и руководит ими рабоче-крестьянская партия и ее лидер — местный юрист Афзал Бангаш, а также несколько заблуждающихся мусульманских богословов. Крестьяне, захватывая у помещиков землю и урожай, стараются в то же время избегать столкновений с полицией и пограничной жандармерией. Они придерживаются тактики вьетнамских партизан: наносят удар и скрываются. Когда же на место прибывает полиция или жандармы, то там все спокойно и найти никого невозможно.

Против произвола помещиков и борются всю жизнь Акбар Шах и другие прогрессивные интеллигенты, отстаивающие интересы крестьян.

Район Чарсадда, где баллотировался в Национальную ассамблею Абдул Вали-хан, стал центром крестьянских волнений. В своем письме в «Хайбер мейл» помещик имел в виду именно эти места. Несмотря на аресты и карательные экспедиции, район Чарсадда стал вольницей арендаторов. Движение по захвату помещичьих земель распространилось на Малаканд, Мардан и Сват. Крестьяне создали свои мастерские по изготовлению винтовок, пистолетов и боеприпасов и организовали оборону селений.

Осенью 1971 г. события достигли наивысшего накала. Правительство Яхья-хана было не на шутку встревожено. Крестьяне были названы «преступными элементами» и против них проведена настоящая военная операция: более 100 арендаторов были убиты, многие брошены в тюрьмы.

Несмотря на чрезвычайные законы, некоторые политические лидеры из Национальной народной партии и представитель левого крыла партии З. А. Бхутто потребовали освобождения арестованных и тщательного расследования. В ответ последовали новые аресты. В конце концов партия Абдул Вали-хана была запрещена, хотя на этот раз депутаты Национальной и провинциальных ассамблей от этой партии остались на свободе.