Нина вытерла мокрые глаза и взяла телефонную трубку.

У Игоря, хозяина таблоида, судя по всему, шло очередное совещание — кто-то на том конце провода бушевал и вопил.

Ничего, у Нины был прямой доступ к хозяину. Всего за месяц Нина умудрилась стать «папарацци номер раз». Ценой бессонных ночей, проведенных в тревожных бдениях с фотокамерой наперевес. В местах весьма экзотических и труднодоступных. И на дереве ночевали-с…

— Игорь, это я, — сказала Нина и торопливо, дабы не вызвать начальственного гнева, принялась объяснять: — Есть такой журнальчик… женский… «Он и она» называется…

— Дерьмо, — перебил Игорь. — Сопли в шоколаде Слушай, ты мне нужна на завтрашний вечер. Надо отследить одного..

— Я отслежу, — пообещала Нина. — Но у меня к тебе просьба. Ты там знаешь кого-нибудь, в этом «Он и она»?

— Всех, — вздохнул Игорь. — В рекламном отделе — три пожилых нимфоманки и бывший гэбист из АПН. В службе маркетинга — мой кореш старый, сто лет ему не звонил, квасили мы с ним когда-то знатно… Тебе кто нужен-то?

— Игорь, там у них есть такой автор — Людмила Солдатова, ведет колонку. Я тебя прошу, ты узнай для меня ее телефон, лучше — домашний. Я тебя очень прошу! Ты меня знаешь, я отработаю.

Игорь узнал и телефон, и адрес.

Нина ахнула:

— Подсосенский?! Совсем рядом с моим домом, полбульвара пройти… Игорь, это — судьба. Все, я твоя должница.

— Ловлю на слове. Завтра тебе — в ночную. В ночное. Нужно будет…

— Вот завтра и расскажешь.

Нина тут же, не раздумывая, набрала номер этой самой Солдатовой. Занято. Наглухо занято.

Нина вскочила с тахты и мельком глянула в зеркало. Нетрезвая зареванная фурия. Ну, и куда ты собралась? К Солдатовой. Подсосенский — это десять минут ходьбы.

Так. Распухшую рожу — под кран, под струю холодной воды. Растрепанные космы — под шелковую косынку. Где зонт? Там ведь дождь опять». Сапоги. Плащ.

Подожди, сядь. Нина опустилась на низкий топчанчик в прихожей. Посиди. Опомнись. Очухайся. Куда ты идешь? Зачем?! Сейчас нагрянешь без звонка к незнакомой бабе, ее, может, и дома-то нет…

Нина снова набрала номер — занято. Ну хорошо, ты придешь к ней, что ты ей скажешь? Что тебе плохо? Что так по-дурацки сложилась жизнь и нет у тебя ни подруг, ни близкого человека, нет конфидента, вот этой самой пресловутой «жилетки», в которую можно выплакаться? Что ты скажешь ей, Нина? «Я прочла вашу заметку, многоуважаемая, драгоценная госпожа Солдатова, мне стало чуть легче, мерси вам, поговорите со мной, не гоните меня, мы — соседки, это судьба, не правда ли? Просто мне очень плохо, совсем плохо, мне даже помолчать не с кем, можно мне с вами помолчать?..»

Вот так и скажу. Да, так и скажу. На порог не пустит? Ну, и ладно. Не пустит — побреду домой. Мне терять нечего.

И Нина решительно поднялась с топчанчика.

Был вечер, дождь. В кулинарии на Покровке продавали теперь цветы — очень кстати. Два немногословных и сумрачных московских горца в широченных адидасовских портках с лампасами, в одинаковых вязаных шапочках, надвинутых низко на разбойничьи черкесские глаза, долго выбирали для Нины розы.

В магазине напротив Нина купила хорошие дорогие духи. А может быть, они ей не нужны, этой Солдатовой? Может быть, она ветхая бабушка уже, лет под сто? Солдатова… Такая строй-плац-шинельно-кирзово-военно-полевая фамилия. Ладно, не кирзовые же сапоги ей покупать с портянками! И Нина еще купила зачем-то толстенный французский журнал мод. Зачем? Она и сама не знала.

Она пребывала в истерически-лихорадочном состоянии, когда все — трын-трава, когда понятно самой, что совершается глупость за глупостью, когда каждый новый шаг — блажь, авантюра, нелепица. А! Гори все огнем.

Подсосенский. Старый дом в глубине старинного глухого двора. Подъезд. Лифт. Дверь. У таблички с номером квартиры — маленькая фигурка оловянного солдатика, вырезанная из жести, ярко раскрашенная. Смешно. Оловянный солдатик из сказки Андерсена на двери квартиры Солдатовых. Занятно… И Нина нажала на кнопку звонка.

Пока там, за дверью, кто-то возился с замком, Нина слышала ликующие детские вопли:

— Ага! Опоздал, опоздал, продулся!

Ей открыли двое мальчишек — лет девяти и двенадцати. Увидев Нину, притихли, застыв с открытыми ртами.

— Здрасьте, дети, — нерешительно сказала Нина. — А… А мама дома? Или… бабушка? Можно войти?

Мальчишки молчали, растерянно глядя на незваную гостью.

Из прихожей пахло горело сдобой.

— У вас горит что-то. — Нина вошла в прихожую и положила цветы и сумку на подзеркальник. — Вы одни дома, что ли? Где кухня? Что у вас там дымится?

Она пошла на запах по длинному узкому коридору старой московской квартиры.

В кухне, за столом, накрытым к вечернему чаю, сидел, скрестив руки на груди, старик лет семидесяти. Он был абсолютно невозмутим.

— У вас горит что-то в духовке! — Нина кинулась к плите.

— Не трогайте, — приказал старик. — Он уже идет. Мы видели в окно — он уже подъехал. Сядьте.

Радостные мальчишеские вопли огласили дом, и Нина опустилась на стул возле стены. В кухню быстрым шагом вошел мужчина и сразу бросился к плите. Нина сначала видела только его спину — широкоплечую, сутуловатую. Он был в куртке, такой подвытертой на локтях шоферской кожанке, блестевшей от дождя.