— Давай щелкни меня тоже, — насмешливо предложила актриса Нине. — Она — девушка Ноября, а я — бабушка Ноября. Прабабушка. Щелкни.

— С удовольствием. — Нина сделала несколько снимков.

— Боже, кто нас посетил! — Из полутьмы на мгновение выскочили два пьяных петуха. — На-адо же, сама!.. Дозвольте ручку! Как вы?

— Посиди со мной, — предложила актриса Нине, дождавшись, когда петухи отбегут в сторону. — Выпьем по рюмочке. Я одна не люблю, а с этой шпаной — не хочется.

— Мне нельзя. — Нина села рядом. — Я на работе. Разве что соку…

Актриса молча подняла свою стопочку, кивнула Нине. Та искоса, осторожно ее рассматривала.

— Что смотришь? — Актриса подцепила вилкой ломоть балыка. — Подтяжки считаешь? Отродясь не делала. Гляди, мусс несут! — Она рассмеялась, добавила: — Мисс и мусс.

Четверо громил в поварских колпаках и крахмальных белых передниках внесли в зал гигантских размеров серебряное блюдо. Несчастная плеймейт сидела в центре блюда, по-турецки скрестив тонкие ножки. Почти голая, похоже, озябшая, в шоколадном бикини, с этой своей жалкой цыплячьей шейкой, она сидела там, среди серебряных мисок с горячим муссом, и старательно, вымученно улыбалась.

— Блядь на блюде, — резюмировала старая актриса, глядя на плеймейт с сочувственной усмешкой.

Пьяная толпа между тем, подлетев к блюду со всех сторон, расхватывала миски с муссом, растаскивала их по углам, выдирая друг у друга из рук, расплескивая густое сладкое варево. Петушиное племя боролось за свою порцию ресторанного халявного комбикорма с таким ожесточением и неистовым азартом, будто его держали впроголодь не меньше недели.

— Час назад выхожу я из дому, — негромко сказала актриса, — а мимо меня, к соседнему зданию, у нас там магазин дорогой, для этих… знаешь, которые с кредитными картами… Вот. А мимо бредет супружеская пара. Старики, я их знаю. Когда-то был и достаток, и чины. Теперь — пшик совершеннейший. И вот они ковыляют мимо этой нэпманской лавки шикарной, прилично одетая пара, он — с тросточкой… И вдруг он осторожно так, неловко, самого себя стыдясь, — к двери магазина, к урне мусорной. И тростью в урне — раз, раз… Вдруг чего отыщется… Господи! Меня машина ждет, а я стою, смотрю и плачу.

— А эти муссом обжираются, — пробормотала Нина.

— Чего ж ты хочешь! — Актриса налила себе еще водочки и поправила бетонной крепости башню из тщательно взбитых волос. — Чего ж ты хочешь: кому — шоколад, кому — слезы. Нэп. Новый русский нэп. Видела. Помню. Все это было уже. По кругу ходим… Как заговоренные.

— Зачем же вы… — начала Нина, решившись. — Простите, но зачем же вы сюда пришли?

— Как — зачем? — Актриса повернулась к Нине. — Мне деньги обещаны. У меня пенсия — семьсот рублей новыми, а на мне — две тетки, брат да племянник-бестолочь. Всех тащу. Надрываюсь. То-то.

— Господа! Господа, поверните выи! — заорал отец русского порно с ресторанной эстрадки. — Хватит какаву хавать! Сейчас наша славная Мисс Мусс исполнит для вас… Только для вас, эксклюзивно… Господа! Презентуем ремикс суперхита двадцатых годов!

— Тридцатых, балда, — усмехнулась актриса. — Мне не сто лет пока еще. Как он сказал? — Она повернулась к Нине, снова поправив свою бетонную башню. — Миксер?

— Ремикс. — Нина встала из-за стола. Пора работать. — Ремикс. Это теперь модно.

— Здесь, среди нас, — первая исполнительница знаменитого сингла! — вопил порно-папа. — Господа, поприветствуем!

Актриса поднялась из-за своего столика и раскланялась — церемонно, с достоинством, с видимым удовольствием. Тройной поклон, отшлифованный, выверенный десятилетиями «ее жизни в искусстве». Маленький спектакль, все, что осталось в репертуаре. Шикарный, отточенный до мелочей спектакль на полторы минуты. Зал взвыл от восторга.

Нина смотрела на старую актрису, на пьяненьких пожирателей мусса, которые повскакивали со своих мест и рьяно, с чрезмерным хмельным пылом отбивали потные ладоши, перепачканные шоколадом. Они, похоже, все выпачкались в этом шоколаде — полутьма, толчея, пьяный угар.

Испорченные пьяненькие детки и бабушка русского кино, насмешливо, снисходительно отвешивающая им поясные поклоны. Дичь! Конец света.

Нина делала кадр за кадром, повторяя про себя: «Конец света. А ты работай. Это твоя работа. Ты увековечиваешь конец света».

Актриса села, ликующая тусовка подгребла к ней поближе. Самые смелые, самые пьяные подползали приложиться к царственной ручке, усыпанной темными старческими пятнами. Они, конечно, и знать не знали, кто эта старуха — величественная и простецкая одновременно (две несовместимые, казалось бы, составляющие ее фирменного шарма).

Они ее не знали. Не помнили. Где им! Просто древняя диковинная птица, помесь жар-птицы с птеродактилем, невесть как залетела в резвящийся курятник, тяжело опустилась на загаженный шаткий насест, сложила драгоценные свои, ветхие крылья…

На эстрадке уже прыгала, приплясывая, чуть оживившаяся девушка Ноября, разевала ротик «под фанеру». Слова старой песенки, раздробленные нервным скачущим ритмом чертова ремикса, тонули в грохоте и визге бесноватой музыки.

— Это ваша песенка, — сказала Нина, стоя за спиной актрисы.