Сквозь пелену обморочной слабости она видела, как Петр заваривает чай, потом умело сооружает ватные тампоны…

Усадив Нину в спальне в кресло, он осторожно откинул ее голову на свою ладонь. Теплая, твердая, широкая ладонь… Как хорошо… А теперь — спать… Он делает компресс, это — чай, а это — зеленка… Больно!

Нина вскрикнула и застонала сквозь зубы.

— Тихо, тихо, потерпите, — вполголоса попросил Петр. — Вот когда вас к дереву привязывали — молчали небось.

— Молчала, — изумленно призналась Нина. Дрема отступила — это боль и удивление заставили очнуться. — Откуда вы знаете?

— Так я же тонкий знаток женской психологии, — усмехнулся Петр. — Я же пишу для женского журнала.

— Инженер человеческих душ, — пробормотала Нина, морщась от боли. Скула и надбровье горели огнем.

— Какой я инженер! Так, техник-смотритель. — Петр уже расстилал ее постель. — Просто есть такой тип женщин: их будут убивать — они и звука не издадут. Потому что кричать в общественных местах — неприлично, дурной тон… Ложитесь, только сначала бы нужно переодеться.

— Я много чего теперь делаю неприличного. — Нина тяжело поднялась с кресла. — Род занятий, стиль поведения… — Она направилась в ванную, продолжая говорить на ходу: — К вам вот явилась неделю назад, без звонка, как снег на голову. Пьяная к тому же… Это что, прилично?

— Вот сейчас грамм пятьдесят коньяку вам бы не помешали, — заметил Петр, идя следом.

Она оглянулась — Петр протягивал ей махровый халат, Нинин любимый. Надо же — безошибочно нашел то, что нужно.

— Нет, вы ответьте! Это прилично? — нервно повторила Нина, открывая дверь ванной.

— Все равно вы — леди, — улыбнулся Петр. — Леди, давайте все же позвоним в органы правопорядка.

— Ни в коем случае. — Нина закрыла за собой дверь и вздрогнула, увидев себя в зеркале.

Ужас-то какой! Глаз заплыл, волосы всклокочены, вся в крови… Леди с подбитым глазом. Бомжиха трехвокзальная. Вот такой он тебя видит.

А тебе не все равно, какой он тебя видит? Тебя полчаса назад убить могли, радуйся, что не убили, а ты разглядываешь свой фингал и горюешь по поводу того, что это неэстетично.

Нина стояла под душем, стараясь, чтобы вода не попадала в лицо, аккуратно стирала губкой запекшуюся на шее кровь. А ведь могли и убить! Тюкнули бы камнем по башке… Сдавили бы лапы на горле… Как тот громила тогда, пугая ее и Вовку… Вовка!

Нина быстро натянула халат на мокрое тело и выскочила из ванной.

Петр нес в спальню подносик: чай, коньяк в широкой рюмке… Кровать уже приготовлена ко сну, край одеяла откинут с геометрической точностью, подушка взбита — горничная пятизвездочного отеля могла бы позавидовать, ей-богу.

Нина опустилась на край постели, набрала номер:

— Мама! Я разбудила, прости… У вас все в порядке? Сидите дома сегодня. Дверь не открывайте никому! Да, все нормально, я потом объясню. И пусть Костя Вовку в школу сегодня не возит! Ты поняла меня? Все, я спать ложусь…

Нина забралась под одеяло, вытянулась с наслаждением, закрыла глаза, но тут же резко поднялась и села.

С чего она взяла, что этот полузнакомый мужик будет торчать тут возле нее и неусыпно стеречь ее покой? Что он ей, мамка? Нянька? Сиделка?.. Сам виноват. Это на нее так действует гипноз его уверенной, несуетной опеки.

— Петр, простите меня, — пристыженно сказала Нина. — Я совсем ничего не соображаю от усталости. Вам, наверное, идти нужно? Утро уже.

Рядом с кроватью, на столике, на подносе, остывал чай, маслено поблескивал коньяк в широкой низкой рюмке Чуть сдвинув поднос, Петр положил на столик трубку мобильника, произнес спокойно:

— Вы засыпайте, Нина. Я посижу в соседней комнате. Выспитесь — утром поговорим. У вас что-то стряслось, так? Утром и обсудим.

— Нет, у меня все хорошо, — пробормотала Нина, опуская голову на подушку. — Все в порядке, ничего обсуждать не надо… — Сон подступил мгновенно. — Все хорошо… спасибо… вам…

Она проснулась от пронзительной трели дверного звонка. Вскочила, запахивая халат, затягивая его поясом потуже.

В дверь звонили не переставая.

— Кто? — спросила Нина.

— Это врач, Нина. Я — приятель Петра. Открывайте смело.

Нина открыла дверь. Молодой мужчина в куртке, накинутой на белый халат, вошел в прихожую, поздоровался, поставил на пол свой айболитов саквояж.

— А где он сам? — растерянно и сонно спросила Нина. — Где Петр?

— Ага… — Врач взглянул на ее лицо, кивнул удовлетворенно. — Ну, могло быть и хуже. Где у вас можно раздеться?.. Петр? Он еще утром от вас ушел. Позвонил мне, велел подлечить ваши очи. Да вот же записочка. — Он показал на круглое настенное зеркало.

Маленький рисунок на листике, выдранном из блокнота, был прикреплен к раме. Стойкий оловянный солдатик в мундире и кивере отдавал Нине честь и, казалось, ободряюще ей подмигивал.

* * *

Он не пошел к сестре. Заглянул к соседке, бабе Нюре, вечной старухе, ни износу ей, ни убыли. Вручил конверт с пятью двадцатидолларовками:

— Баб Нюр, вечером зайдешь к Наташке — отдашь. От меня.

— А сам че? — спросила вечная Нюра, осторожно вытряхивая заморские деньги из конверта.