Шрифт:
– Это команда из спецслужб.
– Похоже, что директор с подручными оказались предателями.
– Выходит, так, – говорили учащиеся, а Цой с помощниками обсуждали своё, наболевшее, и помощники спрашивали:
– Почему счастливый венец и у нас, при капитализме, и здесь, при социализме? В чём прикол? В чём смысл?
– Социализм – это только так. Игрушка в руках международных корпораций. Заправилам этого мира пофигу на права человека. Главное прибыль. Главное, чтобы они сами плавали на яхтах и сладко жили, – объяснял Цой.
– Да, это так, – подтвердил Тейлор. – Нам тоже говорили, что эксперимент охватывает весь мир. В том числе и лагерь социализма. И прочие страны….
Класс продолжал за партами тихое обсуждение происходящего, а кое-кто крикнул:
– Спасибо вам, что вы пришли и разобрались с предателями!
– Да здравствует наш вождь!
Однако команда никак на крики не прореагировала, заставив класс слегка нервничать. Шэнли подхватил валяющиеся нунчаки и на прощание хватил ими по столу, за которым сидел учитель-протоколист. Пнул ногой директора, продолжающего корчиться на полу от электрических разрядов Цоя.
– Мы с вами одна команда? Да! – переглянулась между собой и гаркнула банда Цоя.
– Возьмите нас с собой! – кто-то пропищал с задней парты.
– В следующий раз! Вначале активируй у себя на телефоне приложение «Виктор Цой. Сила»! – ответила команда малолетних подростков вместе с Цоем и быстро покинула школу. За её стенами их уже ждало такси, которое команда успела вызвать по телефону, и ватага, смеясь и зубоскаля, двинула к великой реке этой страны – очередному месту силы.
Освобождение Сорайи М.
Помещение было большим и в то же время маленьким из-за теней, и особые инфракрасные датчики увидели бы в нём всюду кровь. В нём беседовали двое, за чьими спинами другие датчики, ретроспективные, увидели бы несметные ряды невидимых людей, чьи взгляды и эмоции они представляли.
– Что ты хочешь сказать? Передумала ли ты? Хочешь ли ты остаться с нами и в нашей вере, вместо того, чтобы стремиться к прогнившей цивилизации айфонов и андроидов?
– Особого желания не испытываю.
– Задумайся! Нигде девочка, девушка, женщина не имеет такой свободы и к ней так хорошо не относятся, как в нашей вере.
– Темновато у нас. Везде тряпки и муть понавешана, – уклончиво ответила девочка, кивнув на окружающий антураж.
– Да всё нормально. Ты просто не понимаешь. У нас красивая культура. Везде шатры, балдахины.
– Дерьмо бычье, а не культура. Когда-то в Европе тоже было аналогично и всякие балдахины, когда они не знали, как спастись от блох, вшей и других насекомых.
– Ты очень некрасиво говоришь. Знаешь ли ты, что у меня есть власть карать тебя смертью?
– Ты меня не удивляешь своей великой культурой. Я знаю. И я знаю, что ты буллшит. И что ты можешь и убить, и надругаться. Просто так, от нечего делать. В соответствии со своей великой культурой и такой же великой верой.
– Не от нечего делать, а потому. что ты преступаешь заветы предков. Ведь это и твоя культура и вера тоже.
Девочка-подросток и почти такого же возраста юноша беседовали в помещении среди понавешанных занавесей и бахромы. Хотя девочка говорила независимо, она ни разу не заговорила с юношей первой, потому что так было нельзя, настолько ей вошли в плоть и кровь родные обычаи. Она только реагировала на его реплики.
– Ну, хватит, девочка. Сорайя, хватит прикидываться, что мы с тобой равные.
– А нет?
– Я мужчина, и только одним этим в четыре раза тебя главнее.
– Откуда и почему так, Абдулла?
– Чтобы доказать факт надругательства, женщина должна привести четырех свидетелей. Мужчин, разумеется. Не женщин же. Ибо сказано нашим великим пророком, что вы имеете недостаток в уме, будучи в два раза глупее мужчины.
– Вот поэтому я и сказала. что хочу бежать из вашего рая, что я обязательно сделаю, когда вырасту.
– И ты убежишь, и там, в землях неверных, отречёшься от нашей веры?
– Да.
– Очень жаль, Сорайя. Ты сама подписала себе смертный приговор. А ведь мы тебя хотели избрать как одну из тех, кто по достижении совершеннолетия удостоится венца счастья.
– К чёрту ваш венец, к чёрту ваше счастье, к чёрту вас всех с вашей дурацкой верой.
– Вот за это мы и обязаны карать тебя смертью. Три дня, данных тебе на раздумье, прошли, – и в сознании тех, кто бы мог присутствовать в этом помещении и мог читать мысли, пронеслись бы одни и те же картины, предварявшие за три дня до этого данный разговор. А три дня назад было так. Люди, одетые по-восточному, сидели. Перед ними стояла маленькая девочка. Они её допрашивали: «Мы нашли твой дневник. Ты в нём писала, что хочешь отречься от нашей веры. Правда ли это?» Она отвечала: «Да». Причём, эта сцена повторялась несколько раз в разном времени, разных помещениях и с разными вопрошателями… А сейчас было другое. Сейчас девочка и юноша беседовали, сидя друг против друга. Бахрома странно качнулась над одним из гамаков. Юноша сказал: