Шрифт:
Иону точно громом сразило. В одну минуту высокий, огромный Иона сник, растерялся. Брошенные кем-то в шутку cлова угодили в него, как маленький камешек Давида в великана Голиафа — прямо в висок!
— Молиться, молиться! — кричат уже громче. Иона молчит. Он уже не подымает руки с подсвечником. Куда девалась вся его дерзость?..
И кто знает, что сталось бы с сиротой, если б не помощь, неожиданно пришедшая со стороны.
На амвон, около ковчега, вскочил чернявый молодой человек в маленькой шапчонке на самой макушке; пейсы разлетелись у него в разные стороны, из-под расстегнутого халата вырвались нити арбаканфеса; горящие глаза его под широким лбом беспокойно бегают.
— Глядите, глядите! — поднялся шум. — Хаим-Шмуэл!
В одно мгновенье все взоры устремились к ковчегу.
Даже реб Шмерл, спокойно сидевший до сих пор над своим талмудом, забеспокоился чего-то, поднял брови.
— Кто? кто? — спросил он сладеньким, но испуганным голосом.
— Хаим-Шмуэл, Хаим-Шмуэл! — повторили кругом.
— Господа! — кричал тем временем молодой человек с амвона, — помните, что я вам говорю! Господь-бог, как сказано в священных книгах, отец всех сирот! Вы не имеете права оставить сироту на произвол судьбы — не то вы сами, не дай господи, оставите сирот…
— Вон, наглец, сойди с амвона!..
— Не кричите, господа, я хочу правдивое слово сказать, доброе слово…
Доброе слово народ готов слушать.
— Тише, господа… Вы ведь евреи, люди милосердые, сердца у вас еврейские, почему же вы молчите? У вас, говорите вы, карман дырявый?..
Поднялся хохот.
— Не смейтесь, я серьезно говорю. Денег у вас нет, община бедная! У вас нет, у реб Шмерла нет… Ну, что ж… тогда я вам деньги дам…
При этих словах реб Шмерл еще больше забеспокоился. Он закрыл фолиант, поднялся с места и поглядел на амвон.
— Иона! — обратился молодой человек с амвона к стоявшему у стола Ионе, — у тебя есть, кому передать сиротку?
— Конечно! — ответил Иона, который успел уже прийти в себя.
— Сколько это должно стоить?
— Рубль в неделю!
— Очень хорошо! Господа, я даю деньги! Я плачу рубль в неделю за сиротку.
— Ты? ты? — закричали со всех сторон. Всем известно, что у молодого человека нет и ломаного гроша за душой.
— Не свои деньги, господа! Слушайте, я даю не свои деньги, я даю деньги моего шурина Айзика!
— А-а! — зашумели вокруг. Прихожане уже поняли, о чем речь. Шурин его, Айзик, имеет грамоту на право быть резником.
Теперь уже реб Шмерл побледнел. Глаза у него загорелись, он стал пододвигаться поближе к амвону. Но пока он проталкивался, молодой человек успел прокричать:
— Мой шурин дает обязательство… Он будет платить рубль в неделю… до самой бар-мицво… даже до свадьбы…
Заметив, что реб Шмерл уже совсем близко, что он стоит уже на первой ступеньке амвона, он выпалил остальное одним духом:
— Только за право резать птицу! Только за право резать птицу! Кричите, люди добрые: да!
Народу понравилась эта выходка, и все восторженно закричали:
— Да! да! Согласны! Согласны! Все согласны!
Реб Шмерл уже вплотную подошел к молодому человеку. Он уже схватил его за лацкан с тем, чтобы стащить с амвона. Но от этих криков "Да! да! согласны!" он совершенно растерялся.
— Режь, Айзик! — закричал напоследок молодой человек и соскочил с амвона влево, чтобы не столкнуться с реб Шмерлом.
Возвратившись на свое место, реб Шмерл стал говорить даяну:
— Реб Клонимус! Реб Клонимус! Как это вы допускаете…
Но тот же самый молодой человек уже стал у аналоя и возгласил начало вечерней молитвы:
— И он милосердый…
Присутствующие, раскачиваясь, весело вторили ему, и голос реб Шмерла потонул в общем гуле молитвы.
Реб Клонимус все еще не отнял рук от лица.
Посыльный
1915
Перевод с еврейского Л. Броунштейн
Он идет, и ветер треплет полы его кафтана и белую бороду.
Ежеминутно хватается он рукой за левый бок, каждый раз чувствует там острую, колющую боль. Но он не хочет себе сознаться в этом, он хочет уговорить себя, что только ощупывает боковой карман.
"Только бы не потерять деньги и контракт!" — лишь этого он якобы боится.
"А если далее и колет, так что из того… пустяки!
У меня еще, слава богу, хватит сил для такой дороги. Другой в мои годы не прошел бы и версты, я же, слава богу, не нуждаюсь в людской помощи, сам зарабатываю себе кусок хлеба.