Шрифт:
Плохо кончила она.
И вся разница в том, что с первой свершилось это на синагогальном дворе, на старой куче мусора, под грязным куском сукна, вышитым серебряными буквами и рядом со… штраймл. А с другой это случилось где-то в певучем лесу, на свежей траве, среди сочных цветов, под голубым божьим небом, усеянным божьими звездочками, но — без штраймл.
Не помогают ни певучий лес, ни душистые цветы, ни божье небо, ни божьи звезды, ни сам бог.
Сила не в них, а в штраймл! Не в погонах, не в эполетах, не в прелестнейших на свете Ханеле, а в одних только штраймл — штраймл, которые шью я, "Берл-Колбаса"!
Вот что заставляет меня цепляться еще за эту глупую картофельную жизнь!
Не засудили
1915
Перевод с еврейского Л. Юдкевич
Закончится эта история, мои дорогие читатели, в высоком присутствии, в чрезвычайном присутствии, где жизнь и смерть, как на чашках весов, — в окружном суде; за красно крытым столом с золотыми кистями да бахромой по бокам.
Зато зачалось все это в убогом и низменном — в богадельне.
Всего лишь одна комната, разгороженная надвое легкой перегородкой, — для стариков отдельно, для старух отдельно. (В нашем благочестивом городке даже погребают отдельно!) В каждой половине — окно на улицу и дверь во двор.
И вот сидят они (только Лейбл-шадхн, у которого нога парализована, лежит), сидят в полном сборе, старики да старухи, у преддверия потустороннего мира; всем светом забытые, лишь благочестивыми благотворителями не оставленные; считают свои последние, глухие, беспросветные, подслеповатые, ковыляющие дни и готовятся…
Однажды пала ночь.
Служитель, что принес трапезу, ставни прикрыл и наказал, чтобы во-время свечи тушили и двери приперли бы за собой.
Старики да старушки дохлебали белесыми губами юшку из-под рыбы, пожамкали беззубыми ртами размягченные кусочки хлеба, плававшие в горшках (пожелтевшая "зеленая" Двоша, бывшая торговка зеленью, только ртом водит; она ничего не помнит, не видит, даже самые большие буквы в молитвеннике; не слышит, даже когда другой читает молитву), и сразу же принялись за долгую молитву покаяния на сон грядущий,
Помолившись, отстукав при этом, как полагается, дрожащими кулаками в усталые груди, улеглись они (за исключением Лейбл-шадхена, который уже лежит) кряхтеть… затем понемногу похрапывать и погружаться в сны.
Частенько снятся им дни прошлого; отзовутся старые недуги — застонут; не то забредет в усталый мозг картина давнего летнего дня — и скользнет светлый лучик по морщинистому пергаментному лицу. Большей частью, однако, привидится им тот свет, и ходят на их лицах тени ужаса и страха; видится им во сне тысячеглазый ангел смерти; железные прутья в руках ангела-экзекутора; чаши весов в верховном судилище качаются перед их глазами.
Да мало ли чего еще пугаются у преддверия потустороннего мира.
А в улице вдруг:
Трах!
И звенят разбитые стекла.
— Ой-ой! — просыпается старик.
А в улице опять — бег, свист, песня.
— Хлеба всем!..
— Пекарей разогнали!..
И — трах! — стекла звенят.
— Света всем!..
— Фонари разбили!..
— Целого не осталось!..
И снова:
Трах!
Опять разбитые окна.
И еще раз, и еще раз. Так по всей улице.
Тут уж все пробудились. Сидят, свесив ноги с постели, трепещут.
Только "зеленая" Двоша не слышит ничего.
Сидят мужчины, охваченные смертельным страхом, ворочают белками в темноте.
А женщины, которые тут же за загородкой, стучат мужчинам:
— Мужчины, что такое на улице?
Не отвечают мужчины, у них зуб на зуб не попадает.
Тогда женщины зовут:
— Мужчины, да ведь вы мужчины! Вышел бы кто-нибудь, открыл бы ставень, выглянул бы!
— Поглядел бы кто-нибудь, что там творится на улице!
— Ведь все вверх дном идет!..
Но мужчины молчат.
Лейбл — "всеизвестный" шадхн, который не в состоянии присесть, дрожащей рукой нащупывает спички, чтобы зажечь свечу, постоянно стоящую у его постели, и не находит ее; долго шарит он и вдруг сбрасывает со столика свечу вместе с медным подсвечником.
Раздается звон, старики и старушки вздрагивают; пробудилась последняя — глухая и слепая "зеленая" Двоша, пробудилась и принялась неожиданно читать молитву "Бог Авраама…" — единственное, что она помнит.
За нею — другие женщины. А там уже все плаксиво, испуганно, с надрывом читают "Бог Авраама"…