Поэтому неудивительно, что снова сбежал от такого продуктивного времяпрепровождения в диско-бар в двух кварталах от работы. Как обычно, заказал виски, еще что-то, потом снова виски, а после… Вот дальше, собственно, и начинается задница, потому что плохо помню последующие события.

Замычав от боли, помассировал виски, принуждая воспоминания всплыть. Что, черт возьми, я делал, где был? Вроде стоял, опираясь о столб, стукнулся головой, садясь в такси, приехал домой…

А дальше — чудесный сон. Нелли, я под ней, лихорадочные грубые ласки, жадные поцелуи ну и закономерный оргазм, срывающий крышу. Такие эротические фантазии-сновидения стали уже рутиной. А заодно и напоминанием о том, что подзадержался в этом состоянии добровольного целибата, пора бы уже снять кольцо, найти себе другую. Или других.

Но будь проклято все. Я мазохист! И, когда не пьян, наслаждаюсь своей болью, обидой и ненавистью к бывшей. Временами даже уверен, что именно ради этих чувств и живу. Этакий стимул вставать каждое утро, собираться на работу, возвращаться домой после девяти вечера, есть и дышать.

В общем, проехали. Руки, ноги целы, голова на месте, значит, неприятностей на нетрезвые мозги себе не нажил. Пора встать, принять таблетку и начать новый день.

Пошевелился, пытаясь приподняться, но не тут-то было. Сила тяжести будто обрушилась сверху, придавив к постели, голова взорвалась адской болью. Ох, мать твою… Теперь все выходные в себя буду приходить. Хотя разве не для этого я, собственно, и надираюсь? Похмелье — отвратительная вещь, отлично изгоняющая мысли о Нелли.

— Доброе утро, Егор Валерьевич, — раздалось ехидное, насмешливое откуда-то справа, с противоположного конца комнаты.

Я вздрогнул. Меньше всего ожидал услышать этот голос, с грудными нотками, тягучий, прохладный и мягкий, как компресс, положенный на мои пульсирующие виски. От удивления забыл о похмелье и буквально подскочил, сев в постели.

Охренеть. Что я здесь делаю? Как тут оказался?

Я осматривал комнату. Спальню в квартире, которую оставил Нелли. Бывшую нашу с ней спальню. Поменялись лишь шторы на окне, ковровое покрытие, лампа на тумбочке да и сама кровать. В широком кресле в правом углу, на спинку которого был брошен банный халат, сидела моя экс-супруга. Полностью одетая, с уложенными волосами, она внимательно, выжидающе, с холодным, нет, даже надменным, любопытством смотрела на меня, полуголого, встрепанного, с опухшей от похмелья рожей.

Потрясающе настолько, что все точные описания нецензурной бранью застряли в глотке.

— Доброе, — проскрипел я и сжал виски, в которых замолотила боль.

Элеонора поморщилась, кашлянула. Вздохнув, произнесла:

— Там на столике две таблетки обезболивающего и вода.

Какая забота, однако. Может, это слабительное на самом деле? Да и ради бога, все равно уже.

— Спасибо. — Повернулся, нашел воду и лекарство рядом взглядом и потянулся дрожащей рукой за стаканом. Потом проглотил таблетки.

Что вообще происходит? Она злится? Или в таком же потрясении от происходящего, что и я? И главный вопрос — как вообще здесь очутился?

Столкнулся с пристальным взглядом зеленых глаз. Рот Нелли на секунду жестко сжался.

— Теперь, когда ты более или менее пришел в себя и способен соображать, расскажи, какими судьбами? — спросила она, сложив руки на груди.

Хм, Элеонора Вишневецкая (когда-то красневшая от того, что в интимные моменты зову ее Вишенка) примерила на себя роль железной леди. Ну я тоже не стану отставать.

— Я напился, — по-деловому отрапортовал хриплым голосом.

— Знаешь, я заметила.

Чертова язва.

Все-таки злится на меня. Почему? Вчера прогнал ее с кровати, заставив спать на диване в большой комнате? Домогался? Напугал?

Нет. Не могу вспомнить. Всплывает лишь очередной эпизод эротического сна: я ласкаю ее груди, пока она двигается вверх и вниз, сжимая меня в своей глубине, вынуждая умирать от наслаждения…

— И давно ты это делаешь?

Что именно делаю? Фантазирую о ней? Да с первой встречи. Или ей интересно, с каких пор назначил ее своим наваждением? С того момента, как она ушла от меня. Не то чтобы это мне радость приносило, но хотя бы примиряло с убогой действительностью.

— Ты о чем? — Мои извилины напряглись, пытаясь переключиться и не потерять нить разговора. — Что делаю?

— Напиваешься до беспамятства.

— Вчера впервые, — уверенно кивнул я, нахмурившись, уставившись в зеленые осуждающие глаза.

Оставь это, Нелли, не заставляй меня лгать, я теперь ненавижу ложь в любых ее проявлениях.

— И какое тебе дело до этого? — бросил зло.

Кирпич за кирпичом выстраивал в сознании защиту от представления, что она, возможно, заботится обо мне, беспокоится… Чушь! Это не так. Она никогда не беспокоилась обо мне на самом деле, предала, вытерла ноги о мою любовь.

— Никакого, — признала Нелли, отводя взгляд, поправила волосы.

Ее волосы… И еще одна вспышка, осветившая кусочек дна, где покоились пьяные фантазии: шелковистые прохладные локоны накрывают мое лицо, и я блаженствую в аромате карамели, горьковатого апельсина…

Будь я трижды проклят! Лучше бы еще месяц не видел ее. А лучше год. А еще лучше — никогда не встречал бы вообще. Потому что сейчас не способен смириться с мыслью, что она больше не моя.

— Ладно, — Нелли потерла переносицу, знак высшей сосредоточенности. — Ты напился и? Каким ветром тебя занесло в чужую квартиру?