Спектакль так и не закончили. Когда волнение и возбуждение, вызванное пожаром, улеглось, Новруз Джуварлинский смеясь сказал:

— Что хорошего можно ждать от спектакля, где женскую роль исполняет Будаг, а суфлером пригласили сеида Али? Надо было с самого, начала вызвать пожарную команду! — А потом обратился к сеиду: — Слушай, Али, а как у вас, сеидов, отнесутся к тому, что ты играл на сцене?

Сеид не остался в долгу перед Новрузом:

— А может быть, я правильно все сделал, за что же меня должны осуждать мои братья?

Но тут вмешались музыканты, аккомпанировавшие в нужных местах. Один из них желчно спросил:

— Не понимаю, зачем было нас приглашать, если едва лишь мы начинали играть, как ваш руководитель тут же прерывал нас?!

Муслим Алиев, стоявший тут же, удивился:

— Как это — прерывал?

— Ну да, как только мы начинали играть, он стучал карандашом об пол и вынуждал нас остановиться!

Все повернулись к «суфлеру». Он тут же перешел к трудностям своего задания:

— Во-первых, вы все готовились целый месяц, а мне велели читать сразу же! И во-вторых, я не знал, что ваши музыканты такие тупые. У меня привычка, я всегда стучу карандашом, едва слышу музыку. Когда я стучал, я вовсе не думал прерывать их игру, — наоборот, только удивлялся тому, что они ни одной песни не доиграли до конца!

— Почему ты нас не предупредил, что, у тебя такая привычка? — возмутился Новруз.

— Как я могу в себе осуждать то, что заложено во мне по воле всемогущего аллаха? И не тебе, безбожнику, делать мне замечания! Неужели ты не боишься гнева аллаха?

— Хватит тебе надеяться на милосердие аллаха, сеид! Подумай лучше о той, чтобы вступить в комсомол! Когда ты возьмешься за ум, несчастный? С помощью своего предка ты далеко не уедешь!

Али смолчал. Мне показалось, что он все-таки побаивается и директора школы, и Новруза, и не всегда уповает на силы своего святого предка.

Если говорить откровенно, я все чаще задумывался над тем, отчего Новруз, все время наскакивающий на основы шариата и на святых мучеников, до сих пор не наказан за богохульство. Я был совершенно уверен, что за насмешки и надругательства над священными именами, которые мы беспрестанно слышали от него, он давно должен превратиться в камень или сгореть в аду. А он день ото дня становился все напористей и веселей. Мне все время хотелось его одернуть: «Поступил в школу, так учись, и нечего цепляться к другим! Можешь сам не верить, если не страшишься гнева пророка, но другим не мешай!» Но вслух я этих слов не произносил.

Религиозные споры в школе шли постоянно; думаю, что не один я не спал ночами и раздумывал над доводами, которые приводили противники религии.

Однажды учитель Гюльмали Джуварлинский дал мне небольшую книжку:

— Возьми, прочитай. А потом поговорим!

На обложке стояло имя автора — Мамед Сеид Ордубады. Я знал, что он известный поэт и писатель. Книга называлась «События в Кербеле».

Это было именно то, что меня интересовало больше всего. Я едва смог дождаться момента, когда начну читать. После обеда пришел к себе в комнату, сел на кровать и открыл книгу.

Только недавно, во время ашуры, я вспоминал тех несчастных, кто подвергся гонениям и смерти в Кербеле много веков назад. Вместе со всеми я оплакивал имама Гусейна и его сподвижников, твердо веря в их святую миссию.

А в книге эти события рассматривались как политическая и религиозная борьба за власть представителей разных направлений ислама. Об имаме Гусейне в ней говорилось как об обыкновенном предводителе племени, который хотел властвовать над другими. Но имам Гусейн оказался побежденным своими противниками, потому что у него было меньше оружия, и сторонники его оказались в меньшинстве. Автор убеждал, что имам Гусейн был обыкновенным рядовым человеком.

Я закрыл книгу и положил под подушку. Противоречивые думы обуревали меня. Я понимал, что даже само чтение такой книги — святотатство. Но и не читать ее я не мог.

Читал со страхом, боязнью. Перед моими глазами снова оживали картины, о которых я думал с детских лет. Сирийская пустыня, река Евфрат, город Кербела… Здесь произошла кровавая битва, натягивалась тетива луков, летели копья и стрелы, ржали в страхе кони, во имя аллаха и его пророка сражались и умирали соратники праведного имама Гусейна. Их жены и дети, подгоняемые плетьми, брели по страшным, полыхающим от жара, дорогам на Дамаск…

Я не мог прийти в себя долгое время от растерянности и удивления. Мне с детства втолковывали, что за пророка и его имамов не жаль отдать жизнь, что поступки их и слова священны для каждого мусульманина, что и в мыслях не может быть сомнения в их правоте и всемогуществе. А тут в книге напечатано обратное всему этому, и автора за это не покарал аллах, и меня, читавшего греховную книгу, не тронули имамы.

Когда меня встретил Гюльмали, он не стал расспрашивать о моих впечатлениях от прочитанной книги, а попросил выступить на уроке и пересказать содержание книги.