— Только хотела спросить, не одолжит ли она бурдюк, вижу — за столом сидит исхудавший, побледневший Азим, будто из могилы поднялся. Кожа да кости.

— Видел он отца? Говорил с ним?

— Видел, говорил… — У матери по лицу уже текли слезы. — Азим принялся расхваливать его, как ты своего Магеррама. Его и аллах не обходит в своих похвалах… Азим сказал, что больше в Баку не вернется, а твой отец хочет всю жизнь простоять на буровой вышке… И что он там нашел? Русский шах распорядился якобы дать отцу медаль за хорошую работу. Сколько лег прошло, а медаль все не шлют. Боясь пропустить эту медаль, отец никак не выберет времени навестить семью. Азим клянется хлебом, что отцу хорошо живется в Баку, словно там и зимы не бывает. С меня здесь, как с карагача, каждый год семь шкур сходит, я в доме и за мужчину, и за женщину, а муженек мой день ото дня хорошеет в Баку…

— Наверно, что-то другое держит отца в Баку, а не медаль, — возразил я.

— Нашелся защитник, яблоко от яблони недалеко падает! Ты тоже хорош! Корову, чьим молоком сыт, ленишься выгнать на пастбище! А вырастешь — станешь еще хуже!

— Не стану я хуже! А ты, — я вдруг решил, что мое молчание будет только сердить ее, — сама не знаешь, где для тебя благо, а где вред! Что-нибудь лучше, чем ничто!

Мать недоуменно посмотрела на меня.

— Ну что плохого ты видела от дяди Магеррама? Надо радоваться, что он берется пасти Хну и осла. Он заботится обо мне, хочет, чтобы я был грамотным, а ты видишь в этом только дурное! Но тебя разве убедишь? («Но что спорить с матерью? — решил я.) Ладно, утром буду пасти, а вечерами у тех, кто ходит в школу, подучусь.

Мать осуждающе посмотрела на меня, думая этим смутить. Наш разговор оборвался, как гнилая веревка.

Была тихая звездная ночь. С холмов дул теплый ветерок. Улицы были пустынны, лишь в немногих домах светились огоньки. У меня из головы не шел рассказ матери о дяде Магерраме, услышанный, очевидно, от Гызханум. Когда-то в молодости Магерраму, мол, приснились ангелы — вестники аллаха. Магеррам принял их за женщин и воспылал к ним любовью, а те рассердились, и один из вестников аллаха ударил Магеррама в пах, с тех пор несчастный лишился мужской силы.

И отчего все дурные вести исходят от Гызханум? Я знал, что в любом селе есть своя Гызханум, но понять не мог, что мы плохого ей сделали, за что она невзлюбила нас.

Жизнь дома становилась все труднее: я хотел учиться, а мама хотела, чтобы я был ей прилежным помощником в хозяйстве. Она сердилась на отца и срывала зло на мне. А что, если сбежать в Баку, к отцу? Как хорошо, наверно, делиться с отцом всем, что с тобою происходит. Возможно, он не помнит уже Вюгарлы, я бы ему показал и Большой водопад, и валуны в Драконовом ущелье, а он бы мне рассказывал обо всем, что видел и узнал в Баку.

Но отец не собирался возвращаться домой. Прошло одиннадцать лет, как он покинул нас, и я смутно представляю его себе. Смогу ли я узнать отца? Отыскать его в таком большом городе? И маму жалко, и дядю Магеррама… А всего ужаснее, что, уйди я в Баку, не видеть мне больше Гюллюгыз.

Когда ранним утром я выходил из дома, мать процеживала молоко. Как ни в чем не бывало она улыбнулась мне и сказала:

— Если и сегодня Хна даст полтора подойника молока, вечером получишь лаваш со сливочным маслом.

Я молча кивнул. Мать, все так же улыбаясь, протянула мне кружку с простоквашей и лаваш. Я потуже зашнуровал свои чарыхи из сыромятной кожи, взял палку, с которой не расставался, выходя из дому (а вдруг на меня бросится соседский пес с необрубленными ушами), и погнал Хну к роднику.

Дядя Магеррам уже ждал меня. Нельзя сказать, чтоб он был внешне привлекателен: лицо его сеткой покрывали морщины, редкими клочками торчали пегие усы и бородка. И голосом не отличался приятным: это резкое пронзительное поскрипывание так и стоит в моих ушах. Но мягкость, внимание к переживаниям другого человека говорили о том, что он много страдал. Горести не озлобили его, только глаза не могли скрыть запрятанную глубоко тоску.

Наверно, дядя Магеррам дал своим коровам вволю полизать каменной соли — их нельзя было отогнать от водопоя. Они жадно пили, и Хна присоединилась к ним.

— Ну как, приготовил уроки?

Я рассказал о вчерашнем споре с матерью.

— Ведь предупреждал я тебя! Ничего, и сегодня ты пойдешь в школу, а на обратном пути заберешь свой скот. Выклянчи у вашего соседа для меня немного алычи, скажи, что я просил. Он погнал животных в сторону леса.

Я вернулся в село. До начала занятий еще оставалось время, и я решил, что сначала выполню просьбу Магеррама. Приоткрыл калитку во двор нашего соседа Алимамеда, позвал раз, другой — никто не откликнулся. Я вспомнил, что мама хотела пойти вместе с соседями собирать зелень в поле. Огляделся — вокруг никого, только злая соседская собака с необрубленными ушами привязана к дереву. Ну уж мимо нее я не стану проходить. И, вернувшись в наш двор, я разбежался и перемахнул через каменную ограду, отделявшую наш двор от сада Алимамеда. Я оказался прямо у старой алычи, усыпанной плодами. И хоть коран запрещает совершать неблаговидные поступки, я подумал, что большого греха не будет, если я нарву соседской алычи для такого хорошего человека, как Магеррам.

Каждый камень, брошенный мною в середину листвы, низвергал поток плодов. Я до отвала наелся алычи, набил полные карманы и перелез через ограду обратно в наш двор. Вот теперь можно отправляться в медресе. Но школа оказалась на замке, и тут я вспомнил, что сегодня пятница — день, когда правоверные мусульмане не работают без особой на то причины. Я сегодня свободен! Что ж, я немедля разыщу Гюллюгыз — еще одного моего верного друга.

Гюллюгыз — дочь нашего мельника Мамедкули. Я года на четыре младше ее, но это нисколько не мешало нашей дружбе. Едва встретившись, мы рассказывали друг другу все, что произошло за то время, пока не виделись. У Гюллюгыз был веселый, легкий нрав, она подмечала особенности в поведении разных людей и очень похоже подражала удивившей или рассмешившей ее походке какого-нибудь человека. Ее приятный несильный голос очень нравился мне, и она пела мне баяты, которых знала множество. Она и сама их сочиняла. Собственно, с этих баяты и началась наша дружба, к тому же она, как и я, пасла скот: в семье мельника было две дочери и ни одного сына, поэтому их коровы, телка и три осла оказались на попечении Гюллюгыз.