— Как? — удивился я и перебил дядю Магеррама, — Не о нашей ли Гызханум идет речь?

— Представь себе, о ней! — вздохнул он… — Ее тонкие губы быстро шевелились, приоткрывая мелкие зубы. Гюлькейнек и Гызханум были очень похожи, но я не мог отделаться от мысли, что во всем облике Гызханум есть что-то отталкивающее. Но она сказала, что поможет мне, как я мог отвергнуть ее?..

— Неужели эта старая сводница Гызханум была похожа на свою сестру Гюлькейнек? — снова перебил я его.

— Увы, это так. Я сразу поверил ее словам: «Лекарство от твоей болезни в моих руках…» Чтобы завоевать ее расположение, я поклялся, что буду век ей благодарен. Подняв кувшин на плечо, она медленно проговорила: «Одной благодарностью сыт не будешь, вот если бы ты смог привести одного большого барана, юбку со сборками, кусок душистого мыла «Гюльчохан» и острые ножницы, тогда бы мы с тобой поладили…» Увидев, что я растерялся от неожиданности, она добавила с усмешкой: «Я же не прошу у тебя лошадь или вьючного верблюда. Как только выполнишь мои условия, я устрою тебе встречу с Гюлькейнек, а ты уж сам с ней обо всем договоришься». Она не стала ждать, что я скажу, и быстро ушла. Растерянный, я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом дороги.

«Откуда я все это достану?» — думал я и не находил ответа. Косить траву, жать хлеб, работать на гумне и в поле я умел, но много ли заработаешь этим? Купить большого барана, юбку — на это у меня денег не было. Никогда в жизни я не воровал. Моя мать клялась хлебом, что никогда в нашем доме не было ничего, добытого нечестным путем, а отец говорил, что сыромятные чарыхи воруют только собаки, но они все равно всегда босы!

С того дня как я повстречался с Гызханум, шальные мысли стали забредать в мою голову. Я думал о том, что всегда на пути влюбленных вырастают преграды. Неужели меня остановит необходимость украсть трех баранов? Другого пути у меня не было. Долгими ночами я все обдумал. Приближалась осень, и кочевники-курды перегоняли свои отары с горных эйлагов на низинные пастбища. Правда, у курдов были такие злющие псы, что с легкостью стаскивали всадника с седла. Да к тому же кочевники были превосходными наездниками, им не составило бы труда догнать такого растяпу, как я. Но отступить я уже не мог. Большие отары паслись в окрестностях Гориса и Шукюрбейли. Но те места я знал плохо. Оставались только горы Учтепе, которые и невысоки, и исхожены нами вдоль и поперек.

В тот день я встал с первыми петухами. Вышел во двор, стараясь никого в доме не разбудить. В светло-синем небе зажглась утренняя звезда. На ходу доедая лаваш, я быстро достиг холма у Семи родников. По обеим сторонам дороги, как обычно, стояли кибитки. Но загоны около кибиток были пусты: то ли кочевники выгнали отару на пастбище еще до первой звезды, то ли овцы с ночи оставались на пастбище. Я еще раз прошел мимо кибиток и загонов, стараясь получше запомнить расположение кочевого стана. И решил, что украденных баранов отведу и спрячу в ложе сухого озера. На дне высохшего водоема было множество больших валунов и камней, за которыми можно было бы спрятать и не двух баранов. Послезавтра в Горисе базарный день, мне бы ночь продержаться в этом месте с баранами. Но их нужно еще раздобыть. Я мечтал, что на вырученные деньги куплю мануфактуру для юбки Гызханум и еще останется для мыла и ножниц. А уже вернувшись, я намеревался увести и еще одного барана. Увести!.. Не увести, а украсть. Ну посмотри на меня, Будаг, похож я на вора? — Он виновато улыбнулся своими добрыми, грустными глазами. Я рассмеялся.

— Нет, дядя Магеррам, не похож. А вот на голодного человека очень похож. Съешь лаваш!

Он достал из хурджина оставшийся лаваш, завернул в него зелень и принялся есть.

— Миновал день. Стемнело. Начал моросить дождь. Это меня ободрило: в дождь у собаки слабеет нюх. Из своего укрытия я слышал, как овец пригоняли к загонам, на шее у вожака мелодично позванивал колокольчик. Загнав овец и успокоив собак, чабаны разошлись по своим кибиткам. Дождь все усиливался. Я достал из кармана припасенную заранее веревку, прикрепил к ремню на поясе и стал подбираться к одному из загонов. Дождь, ветер, дувший мне прямо в лицо, кромешная тьма вокруг помогали мне. Удача сопутствовала мне. До загона я добрался благополучно, первый же баран, попавшийся на моем пути, оказался большим и жирным, собаки не чуяли меня, а если и лаяли, то по привычке, на всякий случай.

Я свалил барана, связал ему ноги веревкой и взвалил на плечи. Не чувствуя тяжести, я быстро добрался с ним до укрытия. Как я говорил, удача обрадовала меня, я уже мечтал о своей любимой. Но как часто у нас бывает, дождь внезапно прекратился, чуть посветлело. Мне бы переждать, но я уже осмелел и снова пошел к отаре. На этот раз собаки подняли страшный гвалт, вмиг сбежались чабаны. Я сказал, что сбился с пути и набрел на их стан. Может быть, они бы и поверили мне, но только вид мой не внушал доверия: весь в грязи и овечьей шерсти. Один из гуртовщиков сказал, что следует пересчитать отару, а уж потом меня отпускать.

У меня пересохло во рту от страха, но я еще надеялся, что чабаны собьются со счета или не вспомнят точно, сколько у них в отаре голов. Но не тут-то было. Через полчаса уже было известно, что в отаре недосчитались одной головы.

Чабаны окружили меня плотным кольцом. Тот, кто посоветовал пересчитать отару, подошел ко мне и схватил меня за подбородок: «Где баран? Куда ты его спрятал? Если добровольно не отдашь барана, мы сделаем с тобой такое, что и до свадьбы не доживешь!»

Мне бы признаться, но я был упрям и самонадеян, решил, что обведу чабанов вокруг пальца. «Нас двое, первого барана унес мой товарищ, а я пришел за вторым…» Они как будто поверили мне и приказали вести к месту, где укрывается мой товарищ с бараном. А я понадеялся, что, как только чабаны выведут меня в поле, убегу. Не могут же кочевники так быстро бегать по вспаханной пашне, как я! Как только мы удалились от кочевья на достаточное расстояние, я бросился бежать. Чабаны и не думали меня догонять, они бросали в меня камни и улюлюкали, а я, выбиваясь из последних сил, бежал от них все дальше и дальше. Не сразу я сообразил, что мне наперерез скачут всадники. Они нагнали меня и начали охаживать плетью по спине, плечам и голове. Я упал, ко мне подбежали чабаны. Один схватил меня за ворот архалука и приподнял: «Ты что, волчье сердце съел, что стал таким храбрым, ворюга? Вздумал украсть барана у курда?! Не слышал разве, что за украденную курицу мы не колеблясь рубим вору руку?»

Второй приблизил к моему носу огромный кулак: «Ты всю жизнь будешь жалеть, что пытался обмануть меня!»

Скрутили меня веревками, найденными в моих карманах, которыми я собирался увязывать краденых баранов, повалили на землю, и от страшной боли у меня помутилось в глазах, я потерял сознание.

Очнулся в светлой чистой комнате, как оказалось — в лазарете армянина Симона Миримова в Горисе. Какие-то добрые люди подобрали меня, изувеченного, всего в крови, на дороге и привезли в лазарет. Узнав мое имя, Симон Миримов вызвал из села мою мать. Она ни о чем не спрашивала меня, только тихо гладила мои руки, сидя рядом со мной. Я гадал: знает ли мама, что я стал вором?

Когда я вышел из лазарета, уже закончился обмолот зерна. Отец приехал за мной на арбе. Мы выехали из Гориса после захода солнца. Я не хотел видеть те места, где меня сделали несчастным на всю жизнь, поэтому попросил отца ехать кружным путем. Он очень удивился, но не стал мне перечить. О сути несчастья, случившегося со мной, мои родители не знали и не догадывались. Армяне из лазарета не сказали ни отцу, ни матери о том, что теперь я не смогу никогда жениться. Да позволит аллах хорошим христианам приобщиться к истинной вере!