Скрип половых досок, когда они шли по холлу и дальше в спальню, звучал музыкой в ее ушах. Кому нужны ковры от стены до стены? Что хорошего в белой-белой спальне, если с ней не Пэриш?

– Новые одежки, - заметил он, когда они торопливо начали раздевать друг друга.
– И не видно имени дизайнера.

– Мой багаж был уже в самолете, - сказала она, - и даже такая городская штучка, как я, знает, что на ревизию скота не отправляются в костюме.

Руки Пэриша замерли.

– Ты собираешься выехать в ревизионный лагерь?

Хотя это прозвучало почти испуганно, Джина уловила скрытую радость в его словах.

– Я не только хочу делить твои мечты, Пэриш, но хочу помогать тебе обращать их в явь. Я еще не очень много знаю о жизни на ферме крупного рогатого скота, но я упорна, езжу верхом и быстро учусь. Я не из тех, кто сидит дома и, ломая руки, молится, чтоб не пораниться.

Она говорила горячо и серьезно, но ее руки и внимание были заняты его одеждой.

– Я намерена изучить все о твоем бизнесе, все, что касается крупного рогатого скота, и что может тебе пригодиться, я собираюсь сопровождать каждый шаг твоей жизни. Не потому, что я сейчас уже такая, а потому, что хочу быть такой. Всегда.

Встав на колени, Пэриш усадил ее на кровать, поддерживая одной рукой за спину, а свободной приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть в лицо. Как всегда, ее прелесть ошеломила его, и, прежде чем заговорить, он поцеловал ее долгим, нежным поцелуем.

– Я люблю тебя, Джина. И, клянусь, не стану порхать по твоей жизни, как это проделал твой отец с твоей матерью. Ни черта подобного.

– Я это знаю, Пэриш, - она усмехнулась, - но даже если бы сомневалась, то ничего похожего не случится потому, что я - не моя мать и такого не допущу.

В тот же миг последние, слабые сомнения Пэриша исчезли. Эта невероятная женщина приняла на себя обязательство быть частью его жизни.

– Ты хоть представляешь себе, как я люблю тебя, Джина Петрочелли? спросил он, опрокидывая ее на подушки.

Она улыбнулась:

– Конечно. Но лучше покажи мне это.

– Немедленно.

И, обойдясь далее без разговоров, они быстро избавились от остальной одежды. Единственным желанием Джины, лежавшей обнаженной в его объятиях, было доказать ему свою любовь столь же выразительно, как он доказывал ей свою.

Каждое прикосновение его рук или губ к ее телу было восхитительной смесью нежности и того высокомерного мужского собственничества, которое эмансипированные женщины отвергали во имя политических прав, но тайно жаждали в своих плотских фантазиях. А то, что она наконец отпустила свое сердце на свободу и больше не чувствовала необходимости сдерживаться, добавило глубины их любви.

Когда губы Пэриша коснулись ее груди, вместе с острым ощущением наслаждения ей пришла вдруг в голову мысль, что, если бы она захотела, семя этого человека могло бы зародить жизнь в ее чреве. Они с Пэришем могли бы произвести другого человека! Мысль была так же головокружительна, как то волнение, которое Пэриш вызывал в ее крови. Она схватила его за плечо, пытаясь сохранить рассудок. Горделивая мысль мелькнула у нее: какую же власть она имеет над этим человеком!

– Джина, любимая... открой глаза.

Его просьба вызвала у нее улыбку. В философском смысле ее глаза уже раскрылись. Никогда еще она не видела и не чувствовала так отчетливо. Все же она заставила себя открыть глаза - и задохнулась от любви, сияющей в его глазах, таких же синих, как небо его родины.

– Сейчас все иначе, - прошептал он и, подняв руку, медленно и ласково провел по ее щеке.
– Ты и сама это чувствуешь.

В тот же миг она прочла клятву бесконечной любви, верности и веры в его глазах, ее сердце заколотилось, и она ответила ему таким же взглядом. Пэриш стиснул челюсти, чувствуя, что теряет контроль над собой.

– Не знаю, надолго ли нас хватит, любимая, - задыхался он.

– Навсегда, - прошептала она, выгибаясь ему навстречу.
– Навсегда. И всегда, и всегда...

ЭПИЛОГ

Сидя на веранде, Джина взглянула на испачканное личико, порванную тенниску и пыльные джинсы четерехлетней дочери, ехавшей на плечах своего папы, и почувствовала, как ее сердце наполняется нежностью и гордостью.

Последние шесть лет ее жизни были невероятно счастливыми. Не проходило дня, чтобы она не благодарила Бога за то, что послушалась своих чувств и научилась доверять своему сердцу. Как всегда Джина собиралась на ежегодную ревизию, которая была для нее шестой. В Мелагре за это время произошли изменения почти столь же кардинальные, как и в ее взглядах на любовь и жизнь. Старый дом реконструировали почти до неузнаваемости, и хотя там отсутствовал непрактичный белый ковер, зато были кондиционеры, телевизоры и неограниченное количество горячей воды. У них, кроме того, был свой самолет, и Пэриш настоял, чтобы Джина научилась управлять им - на тот случай, если ей захочется вырваться в цивилизацию. Впрочем, это бывало редко.

– Похоже, кому-то требуется хорошая ванна перед обедом, - сказала она, вставая, когда Пэриш с дочерью на плечах поднялся по ступеням на веранду. Маделина Луиза Данфорд, кто же вас так испачкал?

– Я играла с Джиной Ли, - объяснила голубоглазая брюнетка. Речь шла о Джине Ли Харрингтон, крестнице Джины, названной и в ее честь тоже.

– Подумаешь, девчонки лишь немного повозились во дворе!
– Пэриш подмигнул и опустил дочь на пол веранды.
– Я одновременно помогал Снэйку с насосом и приглядывал за ней.