– Или?.. – Лола снова не выдержала паузу. – Гвидо, ты можешь говорить связно и внятно?!

– Или – освистать. Улюлюкать. Издавать любые неподходящие звуки – «бу-бу-бу», мяуканье или кукареканье. А могут и помидорами закидать. Или яйцами.

– Да ладно! – Лола откинулась в кресле и неверяще уставилась на друга. – Это происходит сейчас? В наше время? Это какое-то средневековье. Быть такого не может!

– Да куда там Средневековью, - хмыкнул Ди Мауро. – Эта явление зародилось еще в Древнем Риме, пережило свой расцвет, начиная с восемнадцатого века, и почти угасло к середине двадцатого. Но! – тут Гвидо поднял вверх указательный палец. – Мы, итальянцы, чтим традиции.

– Чтоб вас! – в сердцах воскликнула Лола. Взяла в руки чашку, повертела ее. – И что это значит? Что Фёдору будут мешать на премьере?

– Не исключено, - серьезно кивнул Ди Мауро.

– Но зачем?! Кому это надо?

– Ходят слухи… это всего лишь слухи, но…

– Гвидо! Говори без пауз!

– Да я и так… В общем, поговаривают, что клаке заплатили из «Бикман Медиа».

Лола несколько секунд хмурила лоб. Бикман, Бикман… Она где-то слышала эту фамилию. Но где, когда, в какой связи…

Вспомнила. Ахнула, прижав пальцы к губам.

– Это невеста Фёдора?!

– Бывшая, - церемонно склонил голову Гвидо.

– О, господи…

Действительно. О, господи.

В разрыве Фёдора с невестой виновата, как ни крути, Лола. Что бы он тогда ни говорил, Лола приложила к этому руку. Ну, или не совсем руку. И теперь… теперь ему за это мстят. По ее, Лолы, вине!

Она сейчас не думала о том, что было бы, если бы Фёдор не расстался с невестой. Скорее всего, ничего бы тогда у самой Лолы с Фёдором не было. Ничего. Вообще. В том числе, и той горькой-сладкой ночи в Нью-Йорке. Но и этой вопиющей, безобразной несправедливости, которая грозила Фёдору сейчас - не было бы тоже!

Несправедливость Лола не выносила. А если она грозит тому, кто очень дорог… О, попадись ей хоть кто-то из этих… из этой клаки!

– Что мы можем сделать?

– Ничего, - вздохнул Гвидо. – К сожалению, ничего. Разве что пойти на премьеру, и силой наших рук поддержать его.

– Я пойду, - твёрдо сказала Лола. А потом ее осенила внезапная мысль. – Погоди. Ты говорил о двух фактах. Какой второй?

Гвидо молчал.

– Гвидо… - ласково прошипела Лола. – Я тебя умоляю… заклинаю… скажи, что второй факт - хороший!

– Это не совсем факт… Это все же не проверено, но… Не кидай в меня ничем!

– ТАК ГОВОРИ!

– Прошла информация, что у Тео пропал голос.

А вот теперь ей захотелось сползти под стол. Спрятаться. От ужасной перспективы, которую сулили эти слова. Да еще клака эта…

– Как это могло произойти?!

– Я не знаю, Лола, - Гвидо виновато развел руками. – Такое иногда случается. Горло и связки певца – в постоянном напряжении. Они подвержены… разным рискам. Он мог простудиться. Или какая-то инфекция. Реакция на медикаменты. Стресс. Много разных факторов.

Лола смотрела на Гвидо. Но его она не видела. Она вообще, кажется, ничего не видела. Страх ослепляет. Лола не помнила, чтобы когда-то испытывала такой страх – настоящий, животный, парализующий. А вот сейчас ей стало страшно, именно так, по-настоящему. С ним не шел ни в какое сравнение даже тот страх, что она испытала, когда ее забрали в полицию. Оказывается, самый сильный страх ты испытываешь не за себя.

Фёдор - триумфатор. Победитель. Лучший из лучших. Рожден для оваций, криков «браво» и восхищения публики. А если все-таки случится провал? Как он это переживет?!

Она снова зажала рот рукой. Лоле казалось, что иначе она начнет кричать от этого страха. Страха за Фёдора.

Гвидо сидел напротив нее и молчал. Наконец Лола опустила ладонь.

– Нам нужен будет букет роз, - голос почему-то звучал хрипло. – Огромный букет роз.

– Хорошо, - кивнул Ди Мауро.

– Если что, я каждому этому клакеру засуну розочку в ж*пу. Пора, знаете ли, вводить в вашем итальянском болоте новые традиции.

Тишину почти пустого офиса нарушил звонкий смех Гвидо. Но, говоря откровенно, веселого в этом смехе было мало.

***

– Я не могу петь, когда у меня постоянно отваливается хвост!

Несколько секунд тишины. А потом вся постановочная труппа впервые услышала, как смеётся Энрико Кавальери. До слез, согнувшись и хлопая себя по коленям. Никто порыв режиссера не поддержал.