– Я же сказал – никого не пускать! – раздался рядом визгливый фальцет. – Какого черта?! Что за проходной двор вы тут устроили?!

– Что с ним?! – Лола сделала несколько шагов вперёд – и перед ней расступились все, даже человек с фонендоскопом выпрямился.

Фёдор лежал на диване. Уже без сценического костюма и грима, в джинсах и футболке. Глаза закрыты, лицо непривычно бледное. Левая рука согнута в локте и прижата к груди.

Доктор отбросил на столик использованный шприц.

– Энрико, что происходит? У синьора Дягилева крайняя степень нервного и физического истощения, ему необходим покой!

В этот момент Фёдор открыл глаза. И увидел Лолу.

– Нет-нет, синьор Дягилев, вам нельзя вставать, ни в коем случае!

Но Фёдор не слушал врача. Он встал. Глаза цвета бутылочного стекла совершенно измученные, вместо рта – запавшая линия.

– Ты пришла.

И Лола бросилась к нему.

Она чувствовала, как он дрожит. Какой он непривычно не горячий, а едва теплый. Обхватила руками за широкую спину. Она испачкала своей кровью его футболку. Он своей – рукав ее тонкого синего платья. В эту минуту Лола была твердо уверена, что удержит его, даже если Фёдор вдруг пошатнется. Но он стоял недвижно, лишь пальцы его путались в ее волосах.

Предельно уставший, выжатый досуха, дрожащий от перенапряжения, часто дышащий. Самый лучший на свете. Великолепный. Любимый.

Где-то на периферии их маленького, только что созданного мирка на двоих слышались голоса, хлопнула дверь. Лолу от Фёдора сейчас можно было оторвать только тягачом, которым вывозят ракету на старт. И то – не факт.

– Синьора Ингер, - ее локтя коснулись. – Минуту внимания, всего минуту.

Одну руку она все же от Фёдора оторвала и обернулась.

Оказывается, ушли все – даже доктор. В грим-уборной остались четверо – они с Фёдором, режиссер и Ди Мауро с букетом цветов. Гвидо, похоже, просто прирос к полу.

– Да, синьор Кавальери?

– Синьора Ингер, я отдаю вам Теодора на день. Даже – на полтора. Завтра у нас поет второй состав. А вот послезавтра… послезавтра днем я прошу вас вернуть мне Теодора в полном здравии и прекрасном расположении духа. И чтобы хвост у него больше не отваливался.

Про хвост Лола ничего не поняла, а всему остальному старательно кивала. И крепко держала Фёдора за руку.

– Так, Тео, машина у служебного входа, - обратился режиссер уже не к Лоле.
– Мы организуем коридор, но в твоих же интересах как можно быстрее сесть в автомобиль. Ты справишься? – Фёдор кивнул.
– Там на улице творится что-то невообразимое.

– Могу себе представить, - неожиданно подал голос Гвидо.

Кавальери резко обернулся и смерил Ди Мауро внимательным взглядом.

– Так. Вы разбираетесь в опере, молодой человек?

– Я скромный любитель и большой поклонник.

– Отлично! – Кавальери энергично подхватил Гвидо под руку. – Мне по зарез надо обсудить спектакль с кем-то непредвзятым, но не полным идиотом.

– Я именно тот человек, который вам нужен! – клятвенно уверил режиссёра Ди Мауро. У него был вид человека, внезапно при жизни вознесенного в рай. И это Гвидо еще не знал, что к их диалогу за столиком ресторана присоединится Джульетта Альфано, что этот вечер он будет вспоминать всю жизнь, и он станет лучшим подарком на день рождения.

А Лола стояла и смотрела, как собирается Фёдор. Как неловко он натягивает куртку, как медленно рассовывает по карманам ключи, портмоне и телефон. А все потому, что он не сводил с нее взгляда глаз цвета бутылочного стекла. Бесконечно усталых и бесконечно счастливых.

***

До машины они добрались почти без потерь – насколько это было возможно. На лица, проплывающие за стеклами автомобиля, Лола не смотрела. Она смотрела на Фёдора. А он смотрел на нее. Они молчали.

У гостиницы дежурили папарацци, засверкали вспышки камер. Когда-то Лола считала эти вспышки хорошим, удачным признаком, знаком успеха. Теперь же они от этих вспышек убегали.

Убежали. Скрылись. Спрятались в тишине и уединении гостиничного номера.

Фёдор привалился к стене. И по-прежнему не сводил с нее взгляда. И руки их были все так же ладонь в ладони.

– Тебе надо принять ванну, Фёдор, - его пальцы едва теплые. – Горячую ванну. А я пока закажу ужин.