– Тебе же будет больно.

– Почему?! – голос Лолы явно был близок к тому, чтобы перейти на визг.

– Ну тебе же было больно в прошлый раз. Очень больно.

– Да кто тебе такое сказал?!

– А почему ты тогда ушла? Почему не захотела со мной разговаривать после?

Именно в этот момент, сидя напротив него и слушая этот вопрос: «Почему ты ушла?» - Лола осознала весь масштаб бедствия. А еще говорят, это женщины себя накручивают! Некоторые оперные звезды мужского пола это умеют делать просто виртуозно!

– Я ушла не поэтому!

– А почему?!

И она поняла вдруг, что без внятного ответа на этот вопрос с места они дальше не сдвинутся. Только вот внятного ответа у Лолы не было. А невнятный было произносить невозможно. Но деваться... деваться, похоже, некуда.

– Я ушла, потому что мне стало стыдно.

– Господи, да за что?! – он тоже сел, а потом придвинулся вплотную, на ее плечи легли тяжелые горячие ладони. Зеленые глаза смотрели пронзительно и требовательно. – За что тебе может быть стыдно?!

– Я же сама… практически тебе навязалась… поцеловала… разделась перед тобой… предложила себя. Что ты обо мне подумал?

Он смотрел на нее ошарашенно. Лола чувствовала, как начинают пылать щеки. Господи, ну зачем она скинула одеяло с постели?! Теперь даже не прикрыться.

– Вообще-то, это я тебя раздел, - тихо проговорил он.

– Точно? – ничего не оставалась, как вести этот абсурдный диалог. А ведь еще каких-то пять минут назад они были заняты совсем другим.

– Точно. Я снял с тебя халат. И поцеловал. Точнее, сначала поцеловал, а потом снял халат. А потом отнес в постель и…

Он замолчал. Молчала и Лола. Поняла, что начинает замерзать. И что с разговорами пора заканчивать. Разве что… последний вопрос.

– Что ты тогда обо мне подумал?
– она смотрела ему в глаза. На другие части тела смотреть сейчас было неловко. – Что я… легкомысленная? Слишком доступная? Что?!

Он медленно покачал головой.

– Я подумал, что ты удивительная. И что мне очень-очень повезло.

Все. Дальше разговаривать смысла не было. И желания. И сил. Она закинула руки ему на шею и прижалась.

– Пожалуйста… пожалуйста… прошу тебя… давай повторим то, что было в Нью-Йорке.

– Но тебе же было больно…

– Если ты еще раз скажешь про то, что мне было больно – я сделаю что-нибудь ужасное!

– Например?

– Например, вот это!

Он поддался ей и от легкого толчка в грудь упал на кровать, увлекая и ее за собой. И они снова целовались. И руки его никак не могли насытиться нежной гладкостью ее тела. Она никак не могла перестать ласкаться, прижиматься и тереться об его сильное и горячее тело. И, очевидно, от всего этого Фёдор совершенно потерял голову, потому что не заметил… не понял заранее… как его вдруг…

Лола ахнула. Вздрогнула всем телом.

Ну, ей-богу, он этого не делал, это она сама, и…

Его ухо опалил стон.

– Тебе больно, да?

– Федя, прекрати!

В следующую секунду ему в грудь уперлись две женские ладони, а сама женщина… она уже сидела на нем верхом. Облако темных волос, маленькие аккуратные груди, но самое главное – то место, где они теперь были соединены. Внутренний джентльмен козырнул и удалился в закат. Закат его, Фёдора, связных мыслей. Острая горячая тяжесть внизу живота тягучей неумолимой лавой сметала на «нет» все попытки думать. Безумно хотелось двигаться. Но двигаться начала Лола. Прогнувшись в спине, забросив за спину гриву волос и продолжая упираться ему в грудь ладонями, она начала медленно раскачиваться. Пробовала, примеривалась, прислушивалась к себе и своим ощущениям. Прикусила губу и прикрыла глаза. Все это в совокупности с мерно двигающейся женской грудью на какое-то время отвлекло Фёдора – он любовался.

Но постепенно горячее облако от низа живота расползлось по всему телу. Даже выдыхал уже, кажется, пар. И движения Лолы виделись ему словно через горячее жаркое марево. А она вдруг упала на него, такая же горячая, и тихо и жалобно прошептала:

– Федечка, давай дальше ты… Я больше не могу…

Это было то, чего он хотел сейчас больше всего. Спустя секунду они уже поменялись местами. И сладость того, как можно вжать ее в матрас, и самому, самому перехватить в свои руки их общее наслаждение – была почти непереносимой.