Среди стольких революций и войн общество с изумлением увидало, как становился знаменитостью человек, умевший обращаться только с пером. С некоторого времени имя Вергилия, ранее известное в небольшом кружке молодых поэтов (vecotspoi) и ученых, стало известно широким кругам общества; актеры, и в том числе знаменитая Киферида, вольноотпущенница Волумния и любовница Антония, принялись декламировать в театре его буколики. [844] Меценат и Октавиан, бывшие образованными людьми и старавшиеся всюду приобретать себе друзей, пожелали наконец познакомиться с Вергилием, чтобы вознаградить его за конфискацию, жертвой которой он стал, они дали ему земли в Кампании. Это покровительство еще более увеличило его литературную известность, и Вергилий становится в атмосфере постоянных волнений очень видным и влиятельным лицом. Он продолжает совершенствоваться в своем искусстве и сочиняет два других подражания Феокриту, свои седьмую и восьмую эклоги, одна из которых изображает в очень коротких куплетах состязание между двумя пастухами, а другая, вдохновленная первой и второй идиллиями Феокрита, выводит на сцену двух слишком утонченных пастухов, встречающихся на заре и воспевающих в мелодичных и образных стихах несчастную любовь молодого человека и колдовство влюбленной женщины, желавшей вернуть себе своего возлюбленного, уехавшего в город. Но он не ограничивался теперь только писанием стихов, а старался также воспользоваться своим влиянием в пользу своих бедных собратьев, друзей и сограждан. Однажды, призвав на помощь сицилийских муз, он понадеялся убедить Алфена Вара отказаться от конфискации земель Мантуи; потерпев неудачу, он постарался в начале 39 года помочь Горацию улучшить его положение, представив его Меценату.

Момент был выбран удачно: испуганные триумвиры и их друзья открыли свои двери просителям. Однако Меценат, ласково принявший молодого человека, от робости сумевшего пробормотать только несколько слов, [845] не мог тотчас же заняться им: у советника Октавиана было много других забот. Триумвиры ошиблись, думая, что для перемены в общественном настроении достаточно сделать новые уступки и дать пройти немного времени: голод продолжался, и народ, видя колебания триумвиров, становился все требовательнее; демонстранты обратились даже к Муцин, матери Секста, прося ее вмешаться и угрожая сжечь ее дом в случае отказа. [846] Что оставалось делать? Октавиаи хотел упорно сопротивляться, но Антоний понимал, что на время надо уступить, и просил о посредничестве Либоиа, бывшего одновременно тестем Секста Помпея и шурином Октавиана. [847]

По странному контрасту, в то время как Октавиан и Антоний не могли даже ценой самой низкой республиканской лести успокоить в стране негодование, молодой человек, ставший в глазах Италии защитником республики и свободы, установил посреди моря на трех островах деспотическое правление на азиатский манер. Он превратился в настоящего монарха, имея в качестве министров образованных восточных вольноотпущенников своего отца, а также Менодора, Менекрата, Аполлофана, превращенных им в адмиралов и губернаторов. Масса знатных, бежавших к нему, в том числе сын Цицерона, неуютно чувствовали себя среди этого деспотического правительства; следствием такого неприятия были раздоры и подозрения, иногда толкавшие Секста на жестокость и насилие и даже заставившие его казнить Стая Мурка. [848] Кроме того, Секст набрал девять легионов, составленных по большей части из рабов сицилийских доменов, принадлежавших римским всадникам и захваченных Секстом, и сделал из своей маленькой империи убежище для всех рабов, пожелавших вступить в его армию. [849] Было чем сильно обеспокоиться зажиточным классам Италии! Однако Италия так ненавидела триумвиров, и особенно сына Цезаря, и возлагала на сына Помпея столько надежд, что, по убеждению некоторых современных историков, если бы Секст вместо того, чтобы ограничиваться разграблением берегов, осмелился высадиться в Италии со своей армией, ему, быть может, удалось бы отомстить за Фарсалу и навсегда изменить течение событий. Но была весна 39 года, и со времени перехода через Рубикон прошло уже десять лет! При больших исторических катастрофах смелость и робость вождей являются не только результатом их врожденных или приобретенных качеств; по крайней мере отчасти смелость зависит также от общей атмосферы доверия или уныния, создаваемой вокруг вождей их успехами или неудачами. Десять лет тому назад Цезарь мог уверенно перейти Рубикон не только благодаря своей смелости, но также и потому, что вся нация, убаюканная двадцатипятилетним внутренним миром, не верила более в возможность великого переворота. Сам он, впрочем, не думал вызывать страшную гражданскую войну между богатыми и бедными; его целью было только одержать победу над своими противниками в простом политическом конфликте. Но теперь люди были сильно угнетены перенесенными ужасными несчастьями; сам Антоний и вожди победоносной партии постоянно опасались новых затруднений; они предпочитали пассивно следовать ходу событий и ждать их окончательного результата.

И не Сексту было выказывать храбрость. Ввиду трагической судьбы, постигнувшей всю его фамилию, только выдающийся гений мог преодолеть свое уныние в тот момент, когда все должно было решиться. Не будучи способен подражать смелым ударам Цезаря, Секст Помпей все же был достаточно умен, чтобы понимать, что Октавиан и Антоний в данный момент более его нуждаются в мире; его ловкий советник Менодор уговаривал сопротивляться, тянуть дело, делая своими угрозами и голодом положение обоих соперников все более и более трудным. [850] С другой стороны, бежавшая к нему римская знать, например Либон и Муция, требовали от него противоположного, утверждая, что таким путем Италия станет ему враждебной и обернется против него. [851] Переговоры были долгими, но в конце концов закончились соглашением: за Секстом Помпеем признали владение Сицилией и Сардинией и дали ему на пять лет, т. е. до 34 года, Пелопоннес; он должен был быть избран консулом на 33 год, был зачислен в коллегию понтификов и получал семьдесят миллионов сестерциев в качестве компенсации за конфискованное имущество его отца. Со своей стороны он обязывался не беспокоить более берегов Италии, не давать убежища беглым рабам, не препятствовать свободному плаванию по морю и помочь подавить пиратство. Кроме того, мизенским миром воспользовались, чтобы амнистировать всех дезертиров и еще оставшихся в живых проскрибированных, исключив только заговорщиков, осужденных за убийство Цезаря; дезертирам вернули все их недвижимое имущество, а проскрибированным четвертую часть их состояний; все рабы, бывшие солдатами в войсках Секста, получили свободу; солдатам Секста обещали дать те же награды, что и солдатам Октавиана и Антония. [852] Летом после этого соглашения оба триумвира отправились с армией в Мизен; Секст прибыл туда же со своим флотом; и в этом чудном заливе на глазах армии, покрывавшей берег мыса, и флота, паруса которого заслоняли горизонт, сын Цезаря и сын Помпея сошлись вместе с Антонием на корабле и подписали договор, отпраздновав его торжественным банкетом и обручением совсем еще юной дочери Секста с маленьким Марцеллом, сыном Октавии. Для большей гарантии мира составили список консулов на новое четырехлетие, т. е. до 31 года. [853] Потом Секст отправился в Сицилию, а Антоний и Октавиан вернулись в Рим вместе с большим числом проскрибированных знатных или прежних сторонников Луция Антония, бежавших после взятия Перузии и воспользовавшихся амнистией, чтобы покинуть Секста и его вольноотпущенников и вернуться в Рим получать остатки своего имущества. В их числе были Луций Аррунций, Марк Юний Силан, Гай Сенций Сатурнин, Марк Титий и сын Цицерона. [854] Мир, таким образом, был восстановлен к великой радости всей Италии, и, чтобы сделать его еще более прочным, судьба, по-видимому, прибавляла новые родственные связи к тем, которые соединяли трех авторов мизенского договора. Скрибония родила (или готовилась родить) Октавиану дочь, названную Юлией, а Октавия, жена Антония, была беременна.

Заключая Мизенский мир, триумвиры впервые капитулировали миру такое громадное значение. Это было начало глухой борьбы между зажиточными классами Италии и военной революционной диктатурой; борьбы, в которой безоружная партия постепенно навязала свою волю партии вооруженной.

Вергилий, ободренный Мизенским миром, сочинил новую, девятую, эклогу, в которой осмелился вложить в уста пастухов свои жалобы на конфискацию его собственности и земель мантуанцев, вспоминая как бы в виде упрека, что он приветствовал звезду Цезаря и был очень дурно вознагражден за чувства, выраженные по отношению к диктатору.

Первая победа Вентидия над парфянами. — Апофеоз Антония. — Гораций и Саллюстий. — Успех эклог Вергилия. — Брак Октавиана с Ливией. — Новая война между Секстом Помпеем и Октавианом. — Антоний хочет принудить Октавиана заключить мир. — Октавиан упорствует и продолжает войну. — Поражение при Скилле. — Месть за Красса. — Октавиан посылает Мецената к Антонию. — Рассказ Горация о путешествии Мецената.

В сентябре, [855] после рждения дочери, [856] Антоний отправился в Афины. Несмотря на свой брак с Октавией, он не отказался от мысли перенести на Восток центр своей политики и начать войну с Парфией; напротив, он думал об этом более чем когда-либо. Все недостатки латинских учреждений — неустойчивость, продажность, неспособность, беспорядок — только увеличились с тех пор, как триумвиры открыли доступ к республиканским должностям средним классам, сведя продолжительность магистратур к шести или даже трем месяцам и наполнив сенат незначительными лицами. Как можно было ожидать исполнения серьезных и трудных обязанностей магистратов от лиц, столь недолго занимавших свои должности, очень часто не готовых выполнять трудные функции командования и не имевших того престижа, который давало имя даже наиболее выродившимся потомкам знатных фамилий? С такими помощниками вождям, руководившим партиями, нужно было иметь огромный авторитет и влияние, если они хотели помешать полному распаду государства.

А волнения в Риме и Мизенский мир, бывший настоящей капитуляцией триумвиров перед общественным мнением, показывали слабость триумвирата. Поэтому более чем когда-либо нужно было предпринять нечто, чтобы уничтожить главные причины этой слабости, т. е. блестящими и зримыми своими успехами заставить забыть все ужасные ошибки политики триумвиров. Антоний знал, что триумвиры до сих пор не сделали решительно ничего доброго и полезного, что они не сумели даже восстановить порядок во всей империи и удовольствовались лишь тем, что наделили землями четыре или пять тысяч ветеранов Цезаря. Этого было слишком мало после стольких войн и убийств, после всех допущенных нарушений закона и насилий и взамен за доверенную им чрезвычайную власть. Поэтому