Со своей грандиозной администрацией оно оставляло в пренебрежении все, вплоть до нильских каналов; с монархией, где цари еще при жизни были божествами, оно было постоянно раздираемо дворцовыми переворотами, позволявшими царям оставаться на престоле только несколько лет и препятствовавшими оказывать помощь в самых мелких политических бедствиях. Сказочно богатое, оно не имело армии и, чтобы располагать несколькими отрядами, было вынуждено вербовать беглых рабов из других стран; оно было полно высококультурными и умными людьми, но могло бороться с Римом только при помощи странных, искусных интриг. [757] Постепенно его дипломатия пала так низко, что предложила свою царицу в любовницы римскому проконсулу. Женское царствование Клеопатры, может быть, вследствие ее позорных связей с Цезарем и Антонием, ее ненасытной жадности, ее капризной жестокости и беспомощного правления ее фаворитов, по не известной нам причине имело многочисленных противников, в особенности среди высших классов. [758] Чувствуя себя в опасности, она надеялась спастись и спасти вместе с собой Египет, заключив союз с Римом путем брака с Цезарем.

Потерпев неудачу, она пыталась осуществить свой план с Антонием: если последний станет царем Египта и египетское правительство будет располагать римскими легионами, независимость Египта и власть Клеопатры будут вне опасности.

Нетрудно было заметить слабое место этого проекта: его нельзя было осуществить со столь неглубоким умом, каким обладал Антоний. Если кризис, в котором билась республика, сконцентрировал с некоторых пор управление Римской империей в руках двух или трех полководцев, то эти полководцы представляли, но не олицетворяли государство, подобно наследственным царям, а поэтому они и не имели права заключать союзы путем брака. Брак между проконсулом и восточной царицей мог быть принят Италией и солдатами или как государственное преступление, или как страшное безумие. Несмотря на это затруднение, проект Клеопатры имел некоторые шансы на частичный успех из-за трудного положения Антония, но в особенности из-за нового замышляемого им плана — завоевания Парфии. Антоний гораздо более Октавиана был учеником и политическим наследником Цезаря. В течение шести последних месяцев жизни Цезаря, когда Октавиан находился в Аполлонии, Антоний стал в Риме самым близким и доверенным лицом диктатора: он знал его самые тайные мысли, он овладел после его смерти всеми его бумагами, в том числе планами войны, которую Цезарь замышлял против парфян. Вполне естественно, что, оказавшись по окончании гражданской войны в исключительном положении, он вознамерился привести в исполнение великие проекты, задуманные диктатором в бурные сумерки его жизни, подробности которых были известны, может быть, ему одному. А среди этих проектов самым важным должна была казаться ему война с Парфией. Если сам Цезарь, несмотря на свой гений и свои победы, не считал возможным овладеть положением без решительного успеха в этой внешней войне, то мог ли он, Антоний, обманываться, что это удастся ему в положении гораздо более сложном? У правительства триумвиров не было ни денег, ни авторитета. Только завоевание Парфии, как думал и Цезарь, могло доставить и то и другое его правительству и сделать его навсегда вождем республики. Предприятие, без сомнения, было трудным, но Цезарь, величайший полководец своего времени, оставил ему план военной кампании, где были разработаны все детали, начиная с числа легионов и кончая дорогой, по которой следовало идти. Антонию оставалось только с умом и энергией выполнить этот план. Вероятность успеха с полным основанием должна была казаться ему очень большой. Самым большим затруднением при выполнении предприятия был недостаток денег, и на это могла рассчитывать Клеопатра для осуществления, хотя бы частичного, своих планов. Египет был еще очень богат; царская фамилия владела там единственным во всем средиземноморском мире запасом драгоценных металлов, который еще не разграбил Рим. Предложенный Клеопатрой союз с Египтом мог предоставить в распоряжение Антония материальные средства, необходимые для выполнения великого плана Цезаря.

Но проект Клеопатры был чрезвычайно смел и необычен, и неудивительно, что Антоний не решился принять его в ту же зиму. Неожиданное событие, впрочем, прервало весной 40 года переговоры Антония и Клеопатры. Как в 41 году разыгралась в Италии пародия на гражданскую войну, точно так же в 40 году в Азии разыгралась пародия на войну с Митридатом. Мелкие царьки Сирии, изгнанные Антонием, [759] и Антигон, претендент на палестинский трон, которому Антоний отказал в своей поддержке, [760] вступили в соглашение с целью уговорить парфян вторгнуться в римские провинции, говоря им, что Сирия и Азия, напуганные огромными контрибуциями, наложенными на них Антонием, охотно примут завоевателей. Бежавший к ктезифонскому двору после битвы при Филиппах сын Лабиена предложил себя в вожди части парфянской армии, подражая италийским беглецам, которые после гражданской войны служили в армии Митридата. [761] Антоний находился в Александрии; в Сирии, управляемой Децидием Саксой, и в Азии, управляемой Титом Мунацием Планком, [762] были только старые гарнизоны Кассия, признавшие нового господина. Неожиданное нападение могло иметь успех. Действительно, весной, ближе к февралю, Антоний получил известие, что армия под начальством Лабиена и Пакора, сына парфянского царя, вторглась в Сирию через Ктесифон и Апамею. [763]

Антонию пришлось на время оставить свои грандиозные и великолепные замыслы касательно Азиатской империи и расстаться с Клеопатрой. В начале марта он с небольшим флотом отправился в Тир, где, по-видимому, уяснил, что для отражения нападения нужно было призвать значительные подкрепления из Македонии и Италии. Принужденный сразу уступить Сирию неприятелю, он решил через Кипр и Родос отправиться в Азию, а оттуда — в Грецию, чтобы, собрав там большую армию, вернуться на Восток для отражения парфян.

Немедленно по его отъезде мелкие гарнизоны, окруженные значительными силами врагов, сдались. Один Децидий попытался сопротивляться в Апамее, но так как Лабиен старался подкупить его солдат, бывших ранее легионариями Брута и Кассия, то он испугался измены и бежал в Антиохию. Узнав о его бегстве, Лабиен захватил и казнил почти весь маленький гарнизон, преследовал беглеца до Антиохии, осадил город и овладел им, принудив Децидия к новому бегству — в Киликию. Сирия и Финикия почти целиком были во власти парфян; держался один Тир, где укрылись окрестные римляне, как во время нашествия Митридата в Вифинию в 74 году они укрылись в Халкедоне. Пакор с частью своей армии двинулся затем в Палестину, а Лабиен с другой частью направился на завоевание Киликии. [764]

В Эфесе Антоний нашел италийских курьеров с известием об осаде Перузии и ужасном смятении, вызванном в его партии падением этого города. Это были новые и очень серьезные затруднения для триумвира, уже озабоченного войной с парфянами. Неужели разом рухнет все здание, воздвигнутое с таким трудом при Филиппах и несколько месяцев тому назад способное, по-видимому, простоять века? Перузинская резня перепугала его друзей и родных и обратила их в бегство. Фульвия в сопровождении трех тысяч всадников, посланных ей генералами Антония, направилась в Брундизий, чтобы оттуда отплыть в Грецию и дожидаться Антония в Афинах. [765] Планк бросил командование своими тремя легионами и бежал с Фульвией; его мать Юлия бежала к Сексту Помпею, принявшему ее очень любезно; [766] Азиний Поллион со своей армией поспешно отступил к дельте реки По, где готовился вести оборонительную войну; [767] Вентидий Басс направился, кажется, в Брундизий. [768] Все старались держаться морского берега, чтобы не потерять связи с Антонием. Многие сторонники Фульвии и Луция бежали, одни — к Сексту Помпею, другие — к самому Антонию. В числе последних были сын Сервилии, Марк Юний Силан и Тиберий Клавдий Нерон. Последний тайно сел в Неаполе на корабль вместе со своей женой, дочерью убитого при Филиппах Ливия Друза, и своим годовалым ребенком, который по капризу судьбы стал впоследствии императором Тиберием. [769]

Октавиан остался единственным господином Италии, господином жестоким и страшным, характер которого, по-видимому, ухудшался с каждым днем. В судебных процессах против плебеев, вольноотпущенников, чужестранцев он с такой легкостью выносил приговоры, обрекавшие их на пытку, смерть, распятие, что народ прозвал его палачом; [770] он посещал притоны и предавался отчаянной игре; [771] он шокировал Рим скандалами необузданного распутства, посылая за прекрасными матронами, понравившимися ему мимоходом, и принуждая их тотчас же удовлетворять его желания. [772] Мрачный и, несмотря на свое могущество, всем завидующий, Октавиан не доверял никому из своих сотрудников. Сам Агриппа, способности которого он начинал ценить и который, несмотря на свою молодость, был в этом году претором, жаловался на эту зависть и держался настороже, чтобы не давать к ней повода. [773] Действительно, его победа и последовавшая за ней всеобщая растерянность испугали Октавиана, а страх сделал его жестоким. Преувеличивая вместе со всеми влияние Фульвии на ее мужа, он знал, что она склонит его к мщению; знал, что Антоний сильнее его, что он располагает могущественной армией и верными друзьями; знал, что Секст Помпей оказывает любезности матери и сторонникам Антония, и эти любезности в высшей степени беспокоили его, указывая на возможность союза его товарища с Помпеем. И он старался защищаться, распространяя вокруг себя ужас, стараясь всеми средствами привязать к себе солдат и плетя вероломные интриги. Он начал с того, что отдал Италию ветеранам. Ужасная перузинская война как будто бы не насытила еще его жестокость: он конфисковал почти всю территорию Нурсии за то, что граждане воздвигли памятник жертвам защиты города с надписью, что они умерли за свободу, указывая этим, как сожалела о древней республике зажиточная италийская буржуазия. [774] Он ускорил основание колоний, сделал подарки всем ветеранам и заменил в Цизальпинской Галлии Азиния Поллиона Алфеном Варом. Теперь он всеми средствами старался возмутить легионы Антония. Агриппе удалось привлечь под свои знамена два покинутых Планком легиона, но кавалерия отправилась к Сексту Помпею, а третий легион присоединился к Вентидию. [775] В этот, кажется, момент Октавиан постарался подкупить Калена, Вентидия и Азиния, маскируя это якобы попыткой заключить мир. [776] Но его старания окончились неудачей: никто более не доверял ему, а Антоний пользовался слишком большим влиянием. Последний быстро приближался к Греции, а Фульвия двигалась ему навстречу. Угроза прибытия товарища причиняла Октавиану такое беспокойство, что в конце мая он обратился с просьбой о вмешательстве в его пользу к матери Секста, к той Муции, с которой великий Помпей развелся после своего возвращения с Востока, заподозрив ее в связи с Цезарем. [777] Союз с Помпеем он предпочитал унижению перед Антонием и Фульвией. Настоящее чудовище, имевшее все пороки тиранов — страсть к насилию, гордыню, сластолюбие и вероломство, Октавиан внушал ужас Италии. Однако, как ни странно это для тирана, у него было несколько верных друзей, в том числе его учитель Афинодор из Тарса и происходивший из некогда царствующего дома Этрурии Меценат, мы не знаем как он с ним познакомился. Октавиан всегда имел их рядом с собой и обо всем совещался с ними. Вещь еще более странная для тирана: он терпеливо выслушивал их суждения, признавал иногда себя виновным и обещал исправиться. [778] Происходила ли испорченность Октавиана от дурной, испорченной натуры, или она была кризисом болезненного юноши, испорченного властью, ожесточенного ненавистью и страхом? Это была важная проблема, которую должно было разрешить будущее.

Октавиан не хотел войны, но не хотел также и унижаться перед Фульвией и Антонием или показаться слабым в глазах Италии и потому ускорил войну, чтобы приготовиться к защите. Во второй половине июня он узнал, что Муции не удалось добиться для него поддержки Секста Помпея и что последний, ободренный ростом своих сил и побуждаемый беглецами, готовился опустошить берега Италии. [779] В то же время Октавиан узнал, что Кален умер в Галлии и что командование над его одиннадцатью легионами принял его молодой сын. Находясь в страшном затруднении, он принял тогда безрассудное решение поручить Агриппе защиту Италии от войск Секста, а самому отправиться в Галлию и привлечь к себе легионы Калена, [780] надеясь легко отвлечь их от их нового вождя и с их помощью уравновесить вероятный союз между Секстом и Антонием. Примерно в это время, вскоре после отъезда Октавиана из Рима, Антоний прибыл в Афины, где встретился с Фульвией. Эта встреча, по общему мнению, означала начало войны. Но Антоний не желал этой войны, ибо положение на Востоке становилось критическим. Об империи Клеопатры теперь не могло быть и речи. Лабиен завоевал Киликию и Азию, убил Децидия Саксу, овладел без труда всеми городами, исключая Стратоникеи, Миласы и Алабанды, [781] принудив правителя бежать на острова, [782] так что если бы Антоний даже желал смерти Октавиана, он прежде всего вынужден был заняться этими восточными провинциями, готовыми ускользнуть от него. Действительно, он сделал, кажется, суровый упрек Фульвии за ее безумства [783] и в ожидании возвращения Октавиана из Галлии [784] занялся подготовкой сил, чтобы быть готовым к дальнейшим событиям, не делая вместе с тем ни малейших уступок домогательствам Фульвии и многочисленных врагов своего товарища. Где-то в июле приехала в Афины его старая мать, которую прислал ему Секст с эскортом из знатных лиц, в числе которых были объявленный вне закона Гай Сенций Сатурнин и Луций Скрибоний Либон. Это посольство определенно предложило ему союз с Секстом Помпеем для борьбы с Октавианом. Твердо решив не вызывать войны, но быть готовым, чтобы не быть захваченным врасплох, Антоний отвечал, что он признателен Сексту за его предложение и согласен объединиться с ним, если Октавиан не выполнит принятые на себя при Филиппах обязательства; если же, напротив, Октавиан выполнит их, то он постарается примирить с Секстом своего товарища. [785]