Над всеми конгрегациями XI века безраздельно властвовал Клюни. Аббатство, созданное в 910 году, было абсолютно независимым. Его основатель не допустил никакого вмешательства — ни мирских властей, ни даже епископов — и напрямую подчинил монастырь Римскому Престолу. Обитель опекали покровители Рима, святые Петр и Павел. Полная самостоятельность, привилегия, которую сохраняли монахи этого аббатства, заключавшаяся в праве самим, независимо от любого давления со стороны, назначать настоятеля, принесла успех клюниискому монастырю. В 980 году он был очень почитаем, но сиял еще вполсилы — его аббат Майель отказался проводить реформу в монастыре Фекан и Сен-Мор-де-Фоссе и предоставил своему последователю, Гийому де Вольпиано, выполнить вместо него эту задачу. Империя Клюни была возведена святым Одилоном уже после 1000 года. Объединив многочисленные, но небольшие общины, он сплотил их вокруг одного настоятеля, вокруг единой концепции монашеской жизни — ordo cluniaciensis — и особых свобод, которые при непосредственной поддержке Святого Престола гарантировали всем клюнийским монастырям защиту от посягательств феодалов и освобождение от власти епископов. Конгрегация перешагнула границу, отделявшую Французское королевство от империи, продвинулась в Бургундию, Прованс и Аквитанию. Она обосновалась в тех областях Западной Европы, которые полностью вышли из-под опеки монархов, в землях, где процветали феодальная раздробленность и Божий мир, в провинциях, где латинская культура не подвергалась насильственному воскрешению стараниями придворных археологов, но, напротив, глубоко пустила корни в плодородную историческую почву, — одним словом, пришла к истинной колыбели романской эстетики. Постепенно клюнийское влияние распространилось на Испанию, двинулось к Сантьяго-де-Компостела и укрепилось в большом королевском монастыре Сан-Хуан-де-ла-Пенья, насадившем обряды римского христианства на Иберийском полуострове. В 1077 году король Англии доверил Клюни монастырь Льюис; спустя два года французский король поручил ему парижский монастырь Сен-Мартен-де-Шан. Таким образом, конгрегация укоренялась в землях, где процветало придворное искусство. Она обеспечила себе милости крупнейших монархов Запада. От короля Кастилии она получила в дар золотые мусульманские монеты, а от английского монарха — серебряные. Эти деньги пошли на перестройку главной монастырской церкви, на ее внешнее и внутреннее убранство, которое должно было соответствовать месту, занимаемому аббатством во главе огромного сообщества. Однако клюнийская церковь не была ни императорской, ни королевской. Она была автономной. Клюнийские монахи почитали Альфонса Кастильского или Генриха Английского как истинных основателей своих церквей, однако перестройка ее была организована аббатом Гуго, другом императора и советником Папы Римского; в свое время он, бесспорно, был пастырем христианского мира.

В Лотарингии после проведения реформы монахи приняли опеку епископов — прелатов, которые стараниями императора были в то время лучшими в Европе. В провинциях же, где обосновались клюнийцы, влияние феодализма настолько повредило главные детали церковного механизма, ведавшего мирскими делами, что клюнийское движение приняло совершенно антиепископскую направленность. Оно дробило епархии в то время, когда стремление феодалов к независимости дробило графства. Для религиозных учреждений победа Клюни означала ослабление епископского авторитета, разрушение каролингской системы, при которой государство держалось на объединенной власти епископа и графа, чьи действия контролировал монарх. Для культуры и ее проявлений эта победа означала упадок школ при религиозных центрах, ослабление просветительской деятельности, черпавшей силу в произведениях латинских авторов, иными словами, регресс имперской эстетики. В том, что касалось духовной жизни, религиозного мировоззрения и художественного творчества, завоевания Клюни соответствовали победам феодализма. Обе стороны объединились, чтобы поколебать древние основания. На покоренной клюнийским движением территории, которая постоянно расширялась и точно совпадала с той особой областью, где возникли так называемые романские художественные формы, каролингские традиции растворялись и стирались, чтобы дать выход изначальным силам, прорывавшимся сквозь романский субстрат.

Триумф Клюни, шедший в ногу с развитием сельского хозяйства и установлением феодального строя, стал одним из важнейших фактов в европейской истории XI века. Успех его был полным. Епископ Адальберон написал целую поэму, стремясь наглядно показать королю Франции, что победы, которые одерживало вездесущее и повсюду проникавшее воинство в черных одеждах, в действительности подрывали его власть. Причины такого успеха крылись в исключительных личных качествах четырех аббатов, которые, сменяя друг друга, на протяжении двух веков руководили большим монастырем, в строгости устава и умелом распространении своих идей, а также в том, что религиозное учреждение занималось именно тем, чего ожидало от него светское общество, и безупречно выполняло свои функции. Рауль Глабер писал:

В Клюни монахи завладели привилегией священников — правом служить мессу. Совершение Евхаристии, бывшее обязанностью священнослужителей, сочеталось с умеренностью во всем и воздержалием — неотъемлемой частью монашеской жизни. Недостойность прелатов, живших в миру, чувствовалась всё сильнее, и всё заметнее становилось их взаимное подчинение. Благодаря успеху клюнийской реформы монашество распространялось всё шире, о чем епископы Аквитании могли только мечтать в разгар эпидемий и вспышек страха, охватывавших народ с приближением тысячелетия со дня крестных мук Господа. Клюнийское движение также сумело — и, быть может, именно это принесло ему победу — ответить чаяниям дикого христианского мира, вся религиозная практика которого сводилась к культу мертвых. Нигде и никогда заупокойные мессы, отпевания, погребальные церемонии и поминальные трапезы, на которые монашеская община собиралась, чтобы разделить с усопшим, которого монотонное чтение псалмов вызывало из царства мертвых, трапезу, состоявшую из хлеба, вина и изысканных блюд, подававшихся только к княжескому столу, нигде эти обряды не совершались лучше, чем в огромном бургундском аббатстве. Именно клюнийцы предложили объединить поминовение всех умерших в одной литургии, совершаемой 2 ноября. Утверждалось, что душа, не нашедшая успокоения, могла избавиться от мучений загробного мира, если по ней заказывались установленные молитвы. Под духовной властью Клюни находились сотни молелен, и монахи изо всех сил стремились христианизировать, и на этот раз окончательно, народную религию, примирив Евангельскую Весть, обещавшую всеобщее воскрешение в конце времен, и языческие верования в загробную жизнь. Самые могущественные владыки Европы желали покоиться на монастырских кладбищах. Клюнийская базилика, ставшая наивысшим выражением искусства XI века, своей композицией и убранством символизировавшая восставание мертвецов при трубном гласе и сиянии Второго пришествия Христа, выросла на земле, которую делало плодородной множество могил.

В XI веке монахи Западной Европы приходили к Богу двумя различными путями. Первый был некогда проложен византийским христианством, поэтому самыми крупными его победами отмечена область, которая, пролегая через Центральную Италию, отделяет латинскую культуру от эллинской. Эта пограничная область расширяется к югу, охватывая Сицилию и оконечность Апеннинского полуострова, куда потомки нормандских сеньоров стремились в то время в поисках приключений. Мало-помалу они начинают одерживать победы над Византией и исламским миром, присоединяя его к Западу, и вскоре возводят в Бари романский собор. В этих краях монах действительно бежал от мира, удалялся в пустыню. Он искал уединения в какой-нибудь пещере, словно на Синае или в Каппадокии. Нагой, покрытый гнусом, презирающий свое тело, он довольствовался тем, что Бог по своему милосердию давал полевым лилиям и небесных птицам [71] .

Горы Лацио, Тосканы, Калабрии были тогда населены отшельниками, усеяны разбросанными там и сям скитами, в которых ученики, объединившись вокруг наставника, подвергали себя спасительному самоистязанию. Постепенно колонии затворников объединялись — так возник орден камальдулов, основанный святым Ромуальдом. Многие иностранцы восхищались столь суровой формой покаяния. Император Оттон III отправился к святому Нилу, также бывшему поборником умерщвления плоти. Вместе с Франконом, епископом Вормса, император, «босой и облаченный во власяницу, сохраняя строжайший секрет, укрылся в пещере, находившейся рядом с церковью, посвященной Христу, и они провели две недели в уединении, посвятив себя молитве, посту и бдению». Такой образ монашеской жизни, выбор полного отречения от мира, совершенной нищеты, затворничества и молчания, естественно, исключал любое художественное творчество — во всяком случае, до тех пор, пока оно не получило, как в Помпозе, признания в миру. Затворничество пользовалось постоянно возраставшим успехом на протяжении всего XI века — оно привлекало рыцарство, потому что требовало физических подвигов, владения собой и удовлетворяло стремление к испытаниям. Со временем эта монашеская практика получила большое распространение и проникла в Европу, когда Бруно основал картезианский орден, а Стефан из Мюре — орден гранмонов [72] . В это же время стремление к строгости начало восставать против романской эстетики, подготавливая ее к наступлению цистерцианского искусства. Но настоящий успех пришел к этой традиции уже после 1130 года. До этого времени западное монашество следовало другой дорогой, той, которую в VI веке проторил Бенедикт Нурсийский. Бенедиктинский устав распространялся из Монте-Кассино, из аббатства Флери-сюр-Луар, в котором, по преданию, хранились останки основателя ордена, и особенно из Англии, которую просветили евангельским светом ученики святого Бенедикта. Каролингские реформаторы внедрили их устав в большинство европейских монастырей.

Для бенедиктинского пути к Богу характерны равнодушие к проповеднической деятельности и стремление к уединению и отречению от мира. Однако бенедиктинцев отличали два принципа: общинный дух и умеренность. В каждой их обители жила некая монашеская семья, бразды правления которой крепко держал отец настоятель, облеченный всей полнотой власти и несший всю ответственность pater familias [73] античного Рима. Монахи были братьями; дисциплинарные правила, уничтожавшие любое проявление самостоятельности, казались еще более строгими, чем те, которые объединяли родственников по крови. В основу своего устава святой Бенедикт положил добродетель послушания. «Послушание, не знающее промедления, — первая ступень смирения. Откажись от своей воли и вооружись мощными и достойными орудиями послушания, чтобы сражаться под знаменем Христа, нашего истинного государя». Оружие, сражение, знамя — монашеская семья предстает как scola, то есть отряд, подчинявшийся власти военачальника. Монахи, словно вольнонаемные, подписывали некие обязательства, наподобие контракта, который заключали солдаты поздней Империи. Товарищеский дух, чувство локтя — ни у кого не было места, где он мог уединиться, даже аббат ел, спал и молился в окружении своих сыновей, настоящих воинов. Друг с другом их связывало нечто гораздо более прочное, чем вассальная верность, и они никогда не забывали об этом.