Приятельницы принялись за чаепитие.

Опростав первую чашку, Ефимовна набралась отваги и без дальнейших околичностей объявила, что барыня приказала ей непременно повидать барышень и лично передать им от неё поклон.

— Так и сказали: «Зайди к племянницам и скажи им: соскучилась я по них, давно нас не навещали. И узнай, — говорит, — что за нездоровье им помешало на крестины богоданной двоюродной сестрицы пожаловать».

К этому заявлению отнеслись совсем не так, как она ожидала. Правда, девчонка, внёсшая самовар, стремительно глянув на свою повелительницу, перевела полный жгучего любопытства взгляд на свою подругу, которая опустила глаза и знаменательно стиснула губы, но Григорьевна нимало не смутилась.

— А вот, напимшись чаю, и пойдём к ним, — спокойно отвечала она и, обращаясь к старшей из своих прислужниц, спросила: — Ведь барышни наверху?

— Все три наверху, — отвечала девушка.

По лицу старой няни проскользнула самодовольная усмешка.

— Завсегда они вместе. Дружные барышни, не то что другие. Ни свар промеж них, ни споров, во всём согласие, как подобает родным сёстрам, — прибавила она с подавленным вздохом. — А вы ступайте, — сказала она отошедшим к дверям холопкам, — когда нужно будет, позову.

И, оставшись наедине с гостьей, она продолжала начатую беседу про своих воспитанниц.

— Благочестивые девицы, за всю семью молитвенницы перед Господом Богом.

Голос её звучал торжественно.

— И как это им Господь судьбы до сих пор не посылает, — заметила сокрушённым тоном Ефимовна.

— Христовы невесты, — объявила няня, строго сдвигая брови. — В тётеньку. Такая же, как они теперь, примерная была девственница. И взыскал её Господь за добродетель и смирение.

— Игуменьей, чай, будет, — вставила гостья.

— Как Господу Богу будет угодно, — сдержанно возразила курлятьевская нянька.

— Давно что-то мать Агния в городе не была, — заметила Ефимовна, слизывая мёд с ложечки и запивая его чаем.

— Третьего дня навестила нас, грешных, — с напускным смирением объявила её подруга.

Ефимовна оживилась:

— А к нам не заглянула?! Что ж это она так?

— Уж не знаю, милая, не знаю, — отвечала Григорьевна.

Но Ефимовна не отставала.

— По делу, верно, к вам приезжала? Не в обычае у неё по зимам обитель покидать.

На это ей ничего не ответили. Григорьевна молчала. Но по её озабоченному лицу видно было, что она что-то обдумывает, и вдруг, переждав с минуту, она объявила, что барышни их, Екатерина Николаевна с Марьей Николаевной, надумали из мира выйти, в монастырь поступить.

Тут уж Ефимовна не сочла нужным скрывать дольше своего любопытства и закидала её вопросами: давно ли зародилось в них это намерение, и как относится к нему барыня Анна Фёдоровна? Ведь не перестарки, старшей-то двадцати двух лет ещё нет, а Марье Николаевне всего только восемнадцать. Какие это ещё года? Господь им, может, и судьбу пошлёт. Не спокаялись бы потом, ведь уж это они, значит, на всю жизнь себя похоронят, всё равно что в могилу живыми лечь. И неужто ж никто не пробовал отговаривать их от рокового намерения? Точно в миру нельзя спастись!

На все эти соображения и вопросы Григорьевна отвечала сдержанно и уклончиво.

— Уж, верно, такая их судьба... Против Господней воли не пойдёшь... Не всем в миру хорошо живётся... У наших барышень сызмальства к уединению да к молитве пристрастие. Ни наряды, ни светские удовольствия их не тешат...

«Толкуй, — возражала на это про себя Ефимовна, — точно мы не знаем, что Марья Николаевна не дальше как в прошлом году за бочаговского молодого барина замуж собиралась. А Катерина-то Николаевна! Не о божественном толковать с Алёшкой выбегала она к нему на свидание в тёмный уголок сада, под душистые липы, в лунные ночи! Не монастырь у неё был тогда на уме!»

— Мать Агния, верно, по этому случаю и приезжала? — спросила она.

— Они с нею завсегда во всём советуются, — уклонилась и тут от прямого ответа Григорьевна.

Но у посетительницы любопытство разгоралось всё больше и больше. Ей всё обстоятельно надо было узнать, она только для этого сюда и пришла.

— Да ведь в монастырь-то они, верно, в ейный поступят? — спросила она.

— Надо так полагать, что в ейный.

— И скоро?

— Ещё неизвестно, когда сподобятся постриг принять; на искусе сначала их продержат, сколько, там старицы решат.

— Да когда же они едут-то? — настаивала Ефимовна.

— Не знаю ещё, как управимся; завтра чуть свет хотели, только вряд ли...

— Завтра? — вскричала обиженным тоном Ефимовна. — Так, значит, и уедут, ни с кем не простившись? Хороши, нечего сказать, — продолжала она, укоризненно покачивая головой. — А ещё роднёй считаются! Вот оно, времена-то какие наступили, родную тётку не хотят почитать; а она, моя голубушка, изволит о них беспокоиться. Давно, говорит, не видала племянниц, соскучилась, сходи, пожалуйста, Ефимовна, проведай их, здоровы ли, — продолжала распространяться бахтеринская нянька, — а они, на-ко, поди, про тётеньку-то и не вспомнят, точно её и на свете-то нет совсем...