– Да, несколько попалось. Их сейчас миллионы. Слушайте, это не вы купили Марстен Хауз?

– Хищники, - произнес человек, заложив руки за спину. Дад с изумлением осознал, что парень разнаряжен в костюм-тройку.
– Я люблю хищников ночи. Крысы... совы... волки. Есть волки в здешней округе?

– Н-нет, - Дад подумал и добавил: - Один парень в Дархеме пару лет назад видел койота. А уж дикие собаки шляются стаями.

– Собаки, - незнакомец сделал презрительный жест, - низкие животные, которые корчатся и воют при звуке чужих шагов. Истребить их всех, говорю я! Истребить всех!

– Ну, я об этом не задумывался, - Дад отступил на шаг назад. Только, знаете, по воскресеньям свалка закрывается в шесть, а уже девять.

– Разумеется.

Но уходить незнакомец не собирался. Дад радовался: кажется, он обскакал весь город. Никому еще не удавалось повидать партнера Стрэйкера, кроме разве что Ларри Кроккета. В следующий раз, когда Дад пойдет покупать патроны у этого постнорожего Джорджа Миддлера, надо сказать как бы между прочим: "Как-то вечерком видел этого новичка. Кого? Ну, вы знаете. Парень, который снял Марстен Хауз. Говорит, как слегка чокнутый".

– Есть там в доме призраки?
– спросил он, видя, что гость не думает сматываться.

– Призраки!
– старик улыбнулся, и было в этой улыбке что-то очень настораживающее. Так могла бы улыбаться барракуда.
– Нет, никаких призраков.
– Он сделал небольшое ударение на последнем слове, как будто намекая, что там есть нечто худшее.

– Ну... знаете, уже поздно... вам действительно надо уходить, мистер...

– Но с вами так приятно беседовать, - в первый раз гость повернулся лицом к Даду и взглянул ему в глаза. Его собственные глаза оказались огромными, и в них отражался огонь. Они завораживали.
– Вы не возражаете, если мы поговорим еще немного?

– Нет, пожалуй, - проговорил Дад, и его голос прозвучал будто издали. Эти глаза росли, ширились, пока не превратились в черные ямы, куда можно свалиться и утонуть.

– Спасибо. Скажите мне... ваш горб не создает вам неудобств в работе?

– Нет, - Дад вяло подумал: "Провалиться на месте, если этот тип меня не гипнотизирует. Как звали того парня на Топшемской ярмарке... мистер Мефисто? Он заставил Рэджи Сойера лаять, как собака. Боже мой, как мы смеялись!.."

– Может быть, доставляет другие неудобства?

– Нет... ну...
– он не отрываясь глядел в эти глаза, словно околдованный.

– Говорите, говорите, - голос звучал мягко, успокаивающе.
– Мы ведь друзья, правда? Говорите, скажите мне...

– Ну... девчонки... вы знаете девчонок...

– Конечно, - сказал старик ласково.
– Смеются над вами, да? Они не знают вашего мужества. Вашей силы.

– Верно, - прошептал Дад.
– Они смеются. Она смеется.

– Кто она?

– Рути Кроккет. Она... она...
– мысль улетела прочь. Пусть. Неважно. Все неважно, кроме этого покоя. Холодного и полного покоя.

– Она отпускает шуточки? Ухмыляется, прикрыв рот рукой? Подмигивает при виде вас приятелям?

– Да...

– Но вы желаете ее, - настаивал голос.
– Ведь это так?

– О да...

– Она будет ваша. Я уверен.

В этом было что-то... приятное. Ему послышались вдалеке милые голоса, поющие непристойные песни. Серебряные колокольчики... белые лица... лицо Рути Кроккет...

Дад тонул. Тонул в красных глазах незнакомца.

Когда старик подошел к нему, он понял все - и приветствовал это, а когда пришла боль, она была блестящей, как серебро, и зеленой, как воды глубокого омута.

Нетвердая рука, вместо того чтобы взять бутылку, сбросила ее на ковер.

– Дрянь!
– сказал отец Дональд Кэллахен и потянулся за бутылкой, пока не все пролилось, хотя и проливаться было уже в общем-то нечему.

Он устроил остаток на столе (подальше от края) и поплелся в кухню искать тряпку. Напрасно говорить миссис Керлс, чтобы оставляла тряпку у него под столом. Ее добрый жалеющий взгляд и без того трудно выносить долгими серыми утрами, когда... немного падает настроение.

С похмелья, то есть.

Да, именно так. Немного правды. Кто знает правду, тот свободен.

Кэллахену исполнилось пятьдесят три. Его серебристые седины, ярко-голубые с красными прожилками ирландские глаза, твердо очерченный рот - все это иногда заставляло его по утрам перед зеркалом мечтать сложить с себя сан, когда стукнет шесть десятков, и попытать счастья в Голливуде.

Кэллахен нашел на кухне пятновыводитель и вылил примерно чашку на ковер. Пятно медленно побелело и стало пузыриться. Кэллахен, слегка испугавшись, перечитал этикетку.