Вскоре пришли к Чалтырю, на окраине которого и расположились. Село оказалось богатое. Население — армяне. На контакт идут неохотно. Кто-то из добровольцев пытается купить тёплые вещи. Местные либо отказываются продавать, либо задирают непомерную цену.

Симановский отправляет в штаб донесение за донесением. Просит тёплых вещей. Ему только обещают, да воз и ныне там.

Разместились по двадцать человек в хате. Устроились спать прямо на полу. Слава Богу, никаких снов.

Рано утром Тоха ушёл в караул.

Подморозило. Под ногами хрустит. Программер вглядывается вдаль, туда, где по данным разведки действует десятитысячная армия Сиверса.

На следующий день

27…28 января (9…10 февраля) 1918 г.

с. Чалтырь

С обеда погода испортилась. Мороз усилился, поднялась метель.

Около одиннадцати вечера пришёл приказ — отойти на Хопры.

Усталые, замёрзшие люди вышли в степь. Засыпает снегом, трудно вытаскиваются ноги, колонна растянулась по одному.

Тоха закутался в башлык. Снег бьёт в лицо, налипает спереди на шинель. Матерясь, программер пытается вытащить ноги из снега и сделать шаг. Ветер усиливается, гудит на штыке и стволе винтовки. Колонная остановилась. Дороги нет.

— Провод, телефонный провод ищите! — кричит кто-то сзади. — По нему пойдём!

Люди бестолково толпятся. Лезут в глубокий снег, пытаясь найти дорогу. Три подводы с трудом вытащили из сугроба.

— Руку отморозил, чёрт! — раздался позади хриплый голос.

— Давай сюда винтовку. Три. Растирай.

Худощавый мужчина в тонком чёрном студенческом пальто с нашитыми защитными офицерскими погонами и офицерской фуражке засунул руки меж колен, шипя:

— Ч-ч-чёрт!

Тоха его узнал. Прапорщик Маркин. Студент. В Добровольческую армию вступил перед самым выходом на Хопры. Программер снял варежки и протянул ему.

— Надевай.

— Что вы, граф, это же ваши, — корчась, прошипел тот.

— Надевай, говорю!

— А как же вы?

— Согреешься, вернёшь.

Парень взял варежки.

Тоха засунул одну руку под отворот шинели, вторую в карман. Холодно, блин!

— Есть дорога! Пошли!

Снова попёрлись по глубокому снегу. Как быстро намело! То и дело доносится:

— Потри, пожалуйста, совсем замёрзли, ей-Богу! Держись! Растирай! Вот так!

Раздался возглас:

— Смотри! Едет кто-то!

Тоха глянул. Сквозь метель едва видно приближающуюся лошадь с санями. Прибывший поравнялся с головой колонны. Из саней вываливается плотный, среднего роста мужик в коротком тулупчике.

Ветер доносит раздражённый голос Симановского:

— Почему раньше не телефонировали? У меня люди обморожены!

Прибывший слегка картавит.

— Генег’ал отменил приказание. Вам надо ве’гнуться в Чалтыг’ь.

Среди добровольцев поднимется ропот, ругань:

— Сволочи, всегда у нас через задницу! В вагоне сидеть — не в степи мёрзнуть! Штабные крысы! Им там тепло, хорошо! Раньше не могли позвонить?! Безобразие!

— Я поеду впег’ёд, полковник, — прибывший садится в сани и скрывается в пелене метели.

Повернули назад. Стало чуть легче. Теперь ветер бьёт в спину.

— Что за крендель? — чуть обернувшись, спрашивает Тоха идущего сзади поручика.

— Лейб-уланского полка полковник Гершельман. Собственной персоной, — угрюмо отвечает тот.

Люди устали. Останавливаются, кучкуются, кого-то оттирают, кого-то еле-еле ведут под руки. Но все явно торопятся обратно в село.

— Господа! — кричит кто-то, показывая назад. — Капитан в поле остался!

— Ничего, из села подводу пришлём! — кричат в ответ.

Двое вернулись и взяли упавшего под руки. Тот с трудом волочит ноги.

Сквозь тёмную и холодную пелену ночной метели проступают огоньки.

«Чалтырь, — облегчённо вздыхает Тоха. — Дошли».

Симановский приказывает проверить людей. Троих не хватает.

В поле на поиски отправляют подводу и двух офицеров.

Отряд представляет собой жалкое зрелище. Голодные, злые. Многие обвязаны бинтами, тряпками, шарфами. «Немцы под Сталинградом», — промелькнула невесёлая мысль.

Из ста двух человек шестьдесят обморожены. Самых тяжёлых отправляют в Хопры, оттуда в Ростов.