Подталкиваемое реакционной Думой, правительство шло все дальше по пути репрессий. Премьер Столыпин, все более передви­гавшийся вправо, забыл о данном в 1906 г. обещании устранить «явно отжившие ограничения, вселяющие раздражение». Он сам и члены его кабинета систематически занимались тем, что раздражали евре­ев. Депутат Фридман с полным основанием заявил в Думе (февраль 1910г.), что «даже в самое тяжелое время, которое евреи переживали при министерстве Плеве, не было таких жестокостей, какие практи­куются в настоящее время». Массовые высылки евреев из запретных городов и деревень приняли эпидемический характер. Весною 1910 г. решили принести Молоху юдофобии целую гекатомбу: выселить из Киева 1200 еврейских семейств. Выселяли с неумолимою жес­токостью: малых детей, больных, престарелых. Крик возмущения, вызванный в Европе этими зверствами, заставил правительство приостановить выселение. Избиением еврейских школьников за­нимался министр просвещения, носивший символическое для эпо­хи черной реакции имя — Шварц. Существовавшую до револю­ции «процентную норму» в школах он возобновил как «закон», утвержденный царем помимо законодательных учреждений (сен­тябрь 1908 г.). Евреи опять могли обучаться в высших учебных заведениях только в количестве от трех до десяти процентов. Так как в годы освободительного движения еврейская молодежь хлынула в высшую школу сверх нормы, то было решено постепенно вводить ее в пределы нормы, и во многих учебных заведениях был временно со­всем прекращен прием евреев. И снова вереницы молодых людей потянулись да Запад, чтобы приобретать там знание и революци­онный опыт для борьбы с режимом, лишившим их права на образо­вание. В марте 1911г. царский указ распространил ограничительные нормы и на еврейских экстернов, державших экзамен на получение аттестата зрелости для поступления в университет. Для экстернов это означало не нумерус клаузус, а нумерус нуллус, ибо число эк­стернов-христиан было ничтожно и процент с него равнялся дро­би. Этот закон был издан также без обсуждения в Думе, во время короткого перерыва в ее сессии. Внесенный в Думу срочный зап­рос по поводу этого воровского способа проведения «закона» был отклонен.

Ярость преследователей, в силу психологического закона, рос­ла по мере преследования. Весною 1911 года «Союз русского наро­да» решил создать ритуальный процесс-монстр — «дело Бейлиса». Убийство русского мальчика Ющинского из семьи, входившей в со­став воровской шайки в Киеве, и обнаружение трупа близ еврейско­го завода дали юдофобам повод прокричать через Думу на всю стра­ну, что евреи совершили ритуальное убийство. В убийстве подозре­вали еврея Менделя Бейлиса, служившего при заводе, куда подбро­шен был труп. Сначала правительство еще колебалось в квалифика­ции «загадочного» киевского преступления, совершенного в воровс­ком притоне, но одно политическое событие вывело его из затрудне­ния. В сентябре 1911 г. в киевском театре, в присутствии царя и ми­нистров, прибывших в Киев на церковные торжества, был убит пре­мьер Столыпин. Убийцей оказался сын адвоката и внук известного еврейского писателя, Дмитрий Богров, молодой человек, бывший одно время анархистом и для революционных целей поступивший на службу в полицию. Этого факта было достаточно, чтобы вызвать пароксизм ярости против всех евреев. В Киеве открыто готовилась резня, но правительство сочло неудобным допустить эту массовую казнь в торжественные дни пребывания царя в городе. Кровавого уличного погрома не было, но вместо него начался двухлетний по­гром на почве кровавого навета.

Министр юстиции Щегловитов решил придать делу Бейлиса ритуальный характер и превратить его в процесс против еврейства. Два года на этой почве велась яростная агитация реакционеров в обществе, на улице, в прессе, в Государственной Думе. Во всем мире процесс возбудил большое волнение, ибо везде знали, что тут речь идет не о мнимо пролитой евреями крови, а только о предлоге пролить невинную еврейскую кровь. Сотни христианских теологов в Европе и Америке публиковали декларации протеста против кро­вавого навета; все честное и здравомыслящее в русском обществе от­ворачивалось от юдофобской клики, но устроители судебного спек­такля не смущались критикой и были уверены, что он произведет надлежащий эффект. Разбор дела в киевском суде, осенью 1913 года, должен был увенчать успехом труды министра юстиции и черной сотни, но ожидания не оправдались. Несмотря на специально подо­бранный состав суда, состоявший из коронных судей-юдофобов и присяжных заседателей, темных крестьян и мещан, Бейлис был оп­равдан. Этому содействовала сильная контрагитация прогрессивных русских кругов, а также подготовленная евреями организация луч­ших сил адвокатуры и научной экспертизы (О. Грузенберг, московс­кий раввин Як. Мазе и др.). Раздраженный министр Щегловитов воз­будил ряд судебных преследований против либеральных газет, и в особенности против петербургского совета адвокатов, который в своей резолюции осудил поведение министерства юстиции в деле Бейлиса. Громкий «процесс адвокатов» разбирался в суде летом 1914 г., за месяц до начала мировой войны, и кончился осуждением 25 видных русских и еврейских адвокатов за «возбуждение народа против правительства».

Усилившемуся гнету новой реакции русское еврейство оказы­вало гораздо более активное сопротивление, чем в дореволюцион­ную эпоху. В годы освободительного движения сильно поднялось политическое самосознание еврейских масс, а завоеванная консти­туция при всей своей неудовлетворительности все же давала прогрес­сивным элементам больше средств для легальной борьбы, чем преж­де. С трибуны Думы часто слышалась резкая критика действий пра­вительства, пресса сохранила еще многое из завоеванной свободы слова, а закон об обществах и союзах давал возможность создавать культурные и хозяйственные организации и проводить через них политическую контрабанду. После распадения «Союза полноправия» (выше, § 42), объединившего людей различных направлений, сфор­мировались партии и группы с определенными программами. Сио­нисты, раньше ограничивавшиеся пропагандою палестинской идеи, приняли на своем съезде в Гельсингфорсе (в конце 1906 г.) про­грамму «синтетического сионизма», который должен бороться и за национально-культурную автономию в диаспоре. В это же время сформировалась и «Еврейская народная группа», принципиальная противница сионизма и искания новых центров вне России. Эта груп­па (под руководством М. Винавера и Г. Слиозберга) ставила на пер­вый план борьбу за равноправие гражданское, а в области нацио­нальных прав ограничивалась требованием общинного самоуправ­ления. Всецело на почве национальной политики стояла третья груп­па, получившая название «Народная партия» (Volkspartei) и приняв­шая программу автономизма, развитую С. Дубновым (выше, § 37). Одновременная борьба за гражданские и национальные права, со­здание автономных общин, объединенных в общинный союз с цент­ральным органом самоуправления, национальная школа с призна­нием прав обоих языков народа, древнего и обиходного, — таковы главные пункты программы «Народной партии». Вместе с тем партия, исходя из исторической идеи перемещения центров диаспоры, при­знавала эмиграцию в Америку и колонизацию Палестины важными национальными факторами. В петербургской интеллигенции обра­зовалась еще «Еврейская демократическая группа», которая отлича­лась от «Народной группы» лишь большим уклоном в сторону по­литического радикализма. Представители этих четырех групп в Пе­тербурге часто объединялись в различные коалиции. Они работали в постоянном совещании, которое вместе с еврейскими депутатами Государственной Думы направляло еврейскую политику в Думе и вне ее. Вне этой коалиции групп, стоявших на точке зрения обще­народной политики, оставались те социал-демократические груп­пы (Бунд и другие), которые ставили классовые интересы выше национальных и не допускали совместной работы с «буржуазны­ми элементами», в большинстве внеклассовыми и вполне демо­кратическими.

Хотя равноправие евреев не было завоевано революцией 1905 года, экономическое положение их значительно улучшилось в годы, предшествовавшие мировой войне. Это объяснялось общим экономическим подъемом в России и ролью евреев в развитии рус­ской индустрии. В польско-литовских провинциях оживилась в это время текстильная индустрия, центрами которой были Лодзь, Бело­сток и Варшава; евреи здесь принимали деятельное участие не толь­ко как предприниматели или рабочие, но еще больше как посредни­ки по сбыту фабрикатов по всей России через целую армию ком­мивояжеров. Значительно выросли и домашняя индустрия, и ре­месло, все более принимая формы фабричного производства. Рас­ширенная свобода хозяйственных союзов дала евреям в руки силь­ное орудие в борьбе за существование: возникла целая сеть кредит­ных обществ и кооперативов, которые поддерживали торговцев и ремесленников дешевым кредитом и доставкою орудий производства. Вообще, русское еврейство находилось на пути к хозяйственному оз­доровлению, что в связи с его культурным и политическим ростом предвещало более отрадное будущее. Но еще прежде, чем мировая война и ее последствия разрушили эту надежду, ее старались разру­шить недобрые соседи в русской Польше.

Здесь в это время властвовала партия «Народовых демократов» (псевдоним феодально-буржуазных шовинистов). Представители ее в Государственной Думе (фракция Дмовского) примыкали в еврейс­ком вопросе к самым ярым юдофобам из русских правых партий. Эти ультрапатриоты с ужасом смотрели на рост еврейства в Варша­ве и других польских центрах. Их пугал приток литовских евреев в эти промышленные центры, а лозунг «национальных прав» в устах еврейских политиков казался им дерзким сепаратизмом. Против «Лит­ваков» выдвигалось двоякое обвинение; они русифицируют Польшу, говорят на улицах Варшавы и Лодзи по-русски, а с дру­гой стороны, создают там «вторую Иудею», ибо выступают как сплоченная нация, имеют свою прессу и театр на народном языке и германизируют Польшу своим жаргоном. Главная же цель польских народовцев заключалась в вытеснении евреев из всех отраслей хозяйственной жизни, как это делалось «всепольскими» политиками в Галиции. Послышались призывы: «Не покупайте у евреев!», «Свой к своему!» — и бойкот еврейской торговли прово­дился как патриотический акт.

Против еврейского национального движения выступали также прогрессивные элементы польского общества. В 1909 году «Польский прогрессивный союз», к которому примкнули и евреи-ассимилято­ры, опубликовал следующую резолюцию: «Союз признает евреев не отдельной нацией, а лишь племенно-вероисповедной группой без развитого национального самосознания (?), для которой един­ственным способом выйти из гетто и получить фактическое рав­ноправие является политическая и культурная ассимиляция. Жар­гон не может считаться национальным языком. Ополяченных евреев мы считаем собратьями, евреев обособляющихся — элементом чуж­дым, а в известных случаях и враждебным». На этот вызов отвечала декларация еврейских националистов и сионистов: «Мы энергично протестуем против обвинения евреев во враждебности к польскому народу. Еврейский национализм по преимуществу культурный и ни­каких агрессивных стремлений не имеет. Признание гражданских и национально-культурных прав еврейского народа может создать из евреев сотрудников полякам в работе над мирным развитием Польши». Поляки оказались глухи к этим доводам. После кампании экономического бойкота, проведенной в 1909-1910 гг., разгорелась чисто политическая борьба на почве выборов в четвертую Государ­ственную Думу (1912). В Варшаве, где еврейская община выросла до 200 000 человек, еврейские выборщики могли послать в Думу депу­тата из своей среды, но, уступая болезненному национальному чув­ству поляков, желавших послать от своей столицы непременно свое­го, они согласились голосовать за польского кандидата с одним ус­ловием: чтобы он не был антисемитом. Несмотря на этот акт велико­душия со стороны евреев, польский избирательный комитет выста­вил кандидата-антисемита из национал-демократов, Кухаржевского. Евреи после этого имели нравственное право выбрать своего кан­дидата, но они снова проявили уступчивость и решили избрать по­ляка-социалиста, ибо только в рядах социалистической партии можно было отыскать человека, не зараженного антисемитизмом. Избранным оказался польский рабочий Ягелло. Это вызвало взрыв негодования в высшем польском обществе, оскорбленном вмешательством евреев в «национальные выборы». Усилилась злобная травля евреев, которых в прессе и на улицах называли Бейлисами, намекая на тогдашний ритуальный процесс в Киеве. Экономический бойкот проводился с небывалым ожесточением. Эпидемия юдофобии принимала все более опасные формы, и к началу войны почти все буржуазное польское общество, от клери­калов до «прогрессивных антисемитов» (известные писатели Свентоховский, Немоевский и др.), стояло в полном вооружении про­тив еврейского народа. Из этого лагеря шел боевой клич: «Не мо­жет быть двух наций над Вислой!» — смертный приговор двум миллионам евреев, дерзавшим считать себя частью еврейской, а не польской нации. Этот юдофобский яд просочился в начале ми­ровой войны на русско-польский фронт и причинил евреям неис­числимые бедствия.

В центре национального движения в странах еврейской концен­трации, России и Австрии, все еще стоял сионизм, который многим казался единственным радикальным способом разрешения еврейс­кой проблемы. Сионизму удалось преодолеть кризис внутри партии, наступивший еще перед смертью Герцля. Спор между палестинцами и угандистами на шестом конгрессе в Базеле (выше, § 35) завершился на следующем Базельском конгрессе (июль 1905 г.) выделением груп­пы «территориалистов» в особую партию. В России тогда бушевала буря революции, и перед глазами измученного народа попеременно мелькали то огоньки близкой свободы, то страшные тени контрре­волюционных погромов. А в это время в мирном Базеле решался воп­рос: можно ли изменить идеалу Сиона, чтобы оказать скорую по­мощь массе, охваченной паническим бегством из России, и приис­кать для странников тихую гавань где-нибудь вне Палестины, недо­ступной для большой иммиграции? Палестинизм и территориализм, некогда боровшиеся в умах Пинскера и Герцля, столкнулись здесь на практической арене и затем разошлись в разные стороны. Группа делегатов конгресса с Израилем Зантвилем во главе решила, что вся­кая свободная территория, предоставленная евреям на правах само­управления в любой из английских колоний, могла бы стать для на­рода второй Палестиной. То был «сионизм без Сиона», как ирони­чески говорили противники, «Ционе Цион». Большинство конгрес­са не могло решиться на такую коренную ревизию партийной про­граммы и приняло следующую резолюцию: «Сионистическая орга­низация непоколебимо придерживается основного принципа Базель­ской программы о создании законом обеспеченного приюта для ев­реев в Палестине». Колонизацию Палестины решено было вести пока в скромных размерах, откладывая массовое заселение до момента получения официальной концессии, или «чартера», к чему должны быть направлены усилия центрального комитета партии. Председа­телем комитета был избран энергичный сподвижник покойного Герцля, кельнский коммерсант Давид Вольфсон, выдвинувший­ся в деле управления финансовыми органами партии. В связи с этим сионистская экзекутива переместилась из Вены в Кельн. Пришлось вернуться к системе «малой колонизации». Конгресс сионистов в Гааге (август 1907 г.) постановил учредить общество для скупки и парцелляции земель в Палестине (Palestine Land Development