Шрифт:
Наконец, зацепился за фразу:
“Увидев свою Предназначенную, оборотень понимает, что жизни их теперь не две раздельных, но одна общая. Метка невесты подтверждает ее посвящение жениху и семейству его. Она уже признана древним его родом и может в любую минуту туда войти. Однако, ритуал свадебный должен свершиться”.
– Не две раздельных жизни, а одна общая.
Дитмор потер переносицу.
“Сердца в едином ритме биться начинают, и в телах происходит особое течение магии. Отчего оба Избранных один без другого дышать уже не могут”.
— Да что ж такое? — кронпринц с досадой вновь вскочил. — Не могу дышать я без Дорианы. А метка, между тем, у Золиданны! Она признана родом!
Поймав себя на том, что уже не просто говорит сам с собой, а на крик перешел, Дитмор рассеженно захлопнул книгу.
Мудрое писание ему не помогло.
Дитмору нестерпимо захотелось навестить Дориану. Еле справился с этим желанием, увлек сам себя в опочивальню. Еще бы дверь на засов запереть, чтобы Зверь не побежал искать свой трофей светловолосый.
Кронпринц улегся в кровать, но сон долго к нему не шел. Дитмор метался, комкая простыни. Но уснул к середине ночи.
И во сне увидел черноту, пронизанную молниями. А потом старую Меелингу, ветви которой корчились в огне. В стене пламени появилось вдруг лицо Дорианы. Он услышал ее шепот, похожий на стон:
– Дитмор, приди!
Кронпринц с криком проснулся, вскочил с кровати.
– Зверь, выходи, мы идем искать ее! — решительно сказал он сам себе.
Тело его сразу же мелко завибрировало, пошел огонь по жилам, и вот уж гордый Зверь стоит посреди спальни.
Мощные лапы быстро донесли его в город. Тигр бежал по пустым улицам, направляясь к дому пекаря.
А там не спали. В окнах свет горел, двери нараспашку, люди бегают, голосят. И народу много.
Что-то случилось.
Шерсть на загривке поднялась, из груди рос рык.
Зверь втянул носом воздух. Обращаться принцем он не собирался, искал девушку по запаху и понял сразу — нет ее в доме.
Рыже-черная молния унеслась за волной аромата девичьего, к которому примешивался и мужской дух.
Перед глазами тигра появилась пелена. Она снова гуляла с этим гончаром, пропахшим обожженной глиной.
Но ревновать было некогда. Из запаха Дорианы исчезли дымные нотки. Появились конский пот и… страх!
Девушку забрали всадники и умчали с ней. Дори испугана, против своей воли ехала.
Зверь несся вперед, чуть не сшибая кусты по пути. Домчал до леса. Выбежал к поляне между деревьями… и вдруг словно нюх у него отбили.
Где же она?
Казалось, и похитители ее растворились, не оставив о себе напоминания, лишь слабый лошадиный запах остался. Но она точно была здесь, на траве валялась повязка, которую Дори на руке всегда носила.
Что-то путало тигра, водило его туда-сюда. Он петлял по лесу кругами и прочими фигурами, не понимая, куда ему дальше держать путь.
Под утро из сил выбился, прилег на траву, задремал.
И тут же явилась ему во сне Дориана. Полупрозрачная, будто вот-вот исчезнет. И слабым голосом прошелестела:
– Они поставили защиту от оборотней, чтобы ты меня не нашел. Я в горах, там где разлом внутрь идет.
Дитмор открыл глаза, и он уже не был зверем.
Горы наверняка неподалеку должны быть. Понятно, отчего он не смог ее звериным чутьем найти.
Кронпринц закрыл глаза и вдруг понял, куда ему идти. И запах тут был ни при чем. Он просто знал, где Дориана.
Шел он долго. Потом перед ним скала выросла, пусть и невысокая, но попыхтеть пришлось.
Громко дыша, он вылез, наконец, на пологое место. И сразу увидел ее.
Дориана лежала на камнях, без сознания. Пальцы ее были содраны в кровь, и на щеке глубокая царапина.
Кронпринц испугался, что слишком поздно прибыл. Кинулся на колени пред ней, шепча имя.
Она не отзывалась. Наклонив ухо к губам, попытался дыхание услышать. Жива!
Правая рука девушки была не видна, а левая лежала вдоль тела, и кронпринц впервые увидел, что скрывалось под ее повязкой. Ожог в виде змеи. Кронпринц вздрогнул, не ожидал такое неприятное открытие сделать. Достал из кармана платок, повязал поверх метки.
Затем подхватил Дориану на руки и понес в свой замок. В сознание она пока так и не приходила.
14.2
Её то ли волны несли, то ли облака.
Тело болело, а руки горели.