— Однако, — проговорил следователь. — Отдельная палата, полный, что называется, комфорт…

Да, полный комфорт, отдельная палата…

Кто же устроил явного преступника в отдельной палате? Кто вообще постарался положить его в больницу? Кто подсказал ему перечень несуществующих у него болезней?

Вершилов пристукнул кулаком по столу. Ответ один — Вареников. Безусловно, Вареников, никто другой.

Такого у них в клинике еще не случалось.

Случалось, бывали у них симулянты, старательно выискивавшие у себя различные хворобы, но чтобы явный преступник, заранее все как есть рассчитав, избрал больничную палату своим прибежищем?..

— Тут все понятно, — сказала Зоя Ярославна, когда Вершилов вызвал ее к себе в кабинет и поведал обо всем. — Тут видна рука Вареникова…

Острый, аналитический, быстро все подмечающий ум Зои Ярославны подсказал ей верное, единственно точное объяснение всему случившемуся.

— Это Вареников, — повторила она. — Видна его рука, безусловно он — и никто другой!

Она оказалась права. Следователь беседовал с Ткаченко около двух часов.

Ткаченко был знаком с Варениковым примерно лет восемь. За эти годы он регулярно снабжал Вареникова рассадой различных редких сортов помидоров, клубники, черной смородины, черноплодной мичуринской рябины.

Малу-помалу они сошлись ближе, вряд ли эти отношения можно было назвать дружбой, но и того и другого связывало нечто общее, присущее обоим. Это — жажда стяжательства, безудержная тяга к накопительству, стремление вечно грести под себя, только лишь под себя.

И насколько Вареников был способен испытывать к кому бы то ни было симпатию, он ее испытывал к Ткаченко, который всегда безотказно выполнял его просьбы, хотя, разумеется, не бескорыстно.

И он, воспользовавшись отсутствием Вершилова, устроил своего приятеля в больницу, да еще в отдельную палату, где Ткаченко было удобно и вольготно находиться вдали от посторонних глаз.

Все это Зоя Ярославна мгновенно выложила Вершилову еще до того, как следователь ОБХСС вернулся из палаты Ткаченко.

— С отдельной палатой Вареников перебрал малость, — насмешливо произнесла Зоя Ярославна. — Может быть, если бы он лег в обычную, на пять или шесть человек, никто ничего бы не стал ворошить?

Следователь, сузив глаза, поглядел на нее. Был он худощав, с изжелта-бледным, как у многих язвенников, лицом, давно, прочно облысевший и потому казавшийся старше своих сорока двух лет.

— А мы на что? — спросил тихо, почти укоризненно. — Неужели мы бы не догадались отыскать его и в пятиместной или даже в десятиместной палате?

В тот же день Ткаченко покинул свою палату-бокс.

— Испарился, словно дождевая капля на жарком солнце, — резюмировала Вика, уже узнавшая все про Ткаченко и его дела, впрочем, всем в больнице все сразу стало известно. — Теперь очередь за его высоким другом…

Вика имела в виду Вареникова. Его в клинике дружно не любили, он знал об этом, но нисколько не сокрушался.

— Мне ихняя любовь или нелюбовь без разницы, — порой говаривал Вареников, имея в виду и своих коллег и больных. — Мне лишь бы сумма прописью в платежной ведомости, да здоровье несокрушимое, да настроение хорошее, да чтобы все было ладно, чего мне еще желать?..

— Как же он теперь жить будет? — спросила сердобольная Алевтина, но Вика сурово оборвала ее:

— Думай о себе, а о нем не беспокойся, на его век и на век его внуков наверняка хватит, можешь не беспокоиться.

Никто лучше Вики не умел почти точно и безошибочно высчитать чужие финансовые возможности.

Вершилов предвидел: разговор с Варениковым будет тяжелым, но избежать подобного разговора было невозможно.

— Ты сам понимаешь, Володя, работать тебе здесь больше нельзя, — начал он, старательно вычерчивая синим фломастером на белом листе бумаги кривые, извилистые линии.

— Понимаю, — согласился Вареников, закурив сигарету. — Подавать заявление? По собственному желанию?

Они сидели в маленьком кабинете Вершилова, Вершилов за своим столом, Вареников напротив него, в кресле.

— Следователь сказал, что дело о твоем участии в этой афере будет особо выделено, — сказал Вершилов.

Вареников кивнул.

— Не сомневаюсь, так оно, наверно, и будет.

Надо отдать ему должное, он держался стойко. Не ныл, не канючил, не старался бить на жалость.

Вершилов любил во всех кругом подмечать хорошее, одно лишь хорошее, и сейчас он думал о Вареникове:

«А ведь умеет проигрывать, это тоже не каждому дано».

И вдруг Вареников, слегка подавшись вперед, глаза в глаза глядя на Вершилова, сказал: