– Потому что любовь слепа, - хохотнул Катберт и хлопнул Роланда по плечу.
– Любовь слепа, старина.

19

Убедившись, что мальчишки уехали. Риа выползла из хижины в ненавистный солнечный свет. Заковыляла к дереву, упала на колени у останков змеи, рыдая в голос.

– Эрмот, Эрмот! Посмотри, что они с тобой сделали!

Голова лежала отдельно, с открытой пастью, ядовитыми зубами, на которых застыли поблескивающие в солнечных лучах капельки яда. Блестели и остекленевшие глаза. Она подняла голову Эрмота, поцеловала в пасть, слизнула капельки яда, всхлипывая, с катящимися по щекам слезами.

Другой рукой подобрала тело, застонав при виде кровавых ран, оставленных пулями Роланда. Дважды прикладывала голову к телу, произнося заклинания, но безо всякого результата. Конечно же Эрмот умер, и ее чары не могли вернуть его к жизни. Бедный Эрмот.

Она прижала к груди руки, одну с головой, другую - с телом Эрмота. Последние капли его крови упали ей на платье. Посмотрела вслед этим отвратительным мальчишкам.

– Я вам отплачу, - прошептала она.
– Клянусь всеми богами, я тебе отплачу. В самый неожиданный для вас момент Риа доберется до вас, и тогда ваши крики разорвут вам горло. Слышите меня? Ваши крики разорвут, вам горло!

Она еще долго стояла на коленях, потом встала и поплелась к хижине, прижимая Эрмота к груди.

Глава пятая

КОЛДОВСКАЯ РАДУГА

1

Через три дня после визита Роланда и Дипейпа на Коос, ближе к вечеру. Рой Дипейп и Клей Рейнолдс на пару поднялись на второй этаж "Приюта путников" и направились к двери просторной спальни, которую занимала Корал Торин. Клей постучал. Джонас предложил им войти, дверь, мол, не заперта.

Прежде всего в глаза Дипейпу бросилась сэй Торин, сидевшая в креслекачалке у окна. В ночной рубашке из белоснежного шелка, с красным bufanda [шарф (исп.).] на голове. Сэй Торин вязала. Дипейп в изумлении уставился на нее, она же, улыбнувшись, поздоровалась с ними: "Привет, господа", - и продолжила свое увлекательное занятие. Снаружи доносился треск шутих (молодым не терпелось, если шутихи попадали к ним в руки, они тут же доставали спички), нервное ржание лошади, громкий смех ребятни.

Дипейп повернулся к Рейнолдсу. Тот пожал плечами и сложил руки на груди, подхватив полы плаща. Так он выражал сомнение или неодобрение, а то и первое, и второе.

– Проблемы?

Джонас стоял на пороге ванной, уголком полотенца, что лежало у него на плече, стирая с лица остатки мыльной пены. Голый по пояс. Дипейп многократно видел его таким, но всякий раз ему становилось не по себе от этих перекрестных шрамов.

– Ну... я понимаю, что мы в комнате дамы. Не знаю только, можем ли мы говорить в ее присутствии.

– Можете.
– Джонас швырнул полотенце в ванную, снял с крючка рубашку. Корал подняла голову, бросила жадный взгляд на его спину, вновь заработала спицами. Джонас надел рубашку.
– Как дела в СИТГО, Клей?

– Все тихо. Но станет шумно, если некие молодые vahabundos [бездельники (исп.).] сунут туда свои длинные носы.

– Сколько там людей?

– Днем - десять, ночью - двенадцать. Рой и я заглядываем к ним несколько раз на день, но, как я и говорил, пока все тихо.

Джонас кивнул, но сообщение Клея его не порадовало. Он-то надеялся, что молокососы не замедлят объявиться в СИТГО. Он надеялся на стычку с ними после того, как разгромил их жилище и убил голубей. Однако они по-прежнему прятались за своим Укреплением. Он видел себя тореро, вышедшим на бой с тремя молодыми бычками. У него красная тряпка, он машет ею изо всех сил, однако молодые toros [быки (исп.).] не желают атаковать его. Почему?

– Транспортировка? Как обстоят дела с ней?

– Строго по плану, - ответил Рейнолдс.
– Четыре цистерны за ночь, перевозим по две зараз. Шестнадцать уже на новом месте. Руководит транспортировкой Ренфрю с "Ленивой Сюзан". Ты все равно хочешь оставить полдюжины для приманки?

– Да, - кивнул Джонас. В дверь постучали.

Дипейп подпрыгнул:

– Это не...

– Нет, - ответил Джонас на невысказанный вопрос.
– Наш приятель в черной сутане отбыл. Может, сейчас он благословляет войска Благодетеля перед битвой.

Дипейп заржал. Женщина, сидевшая у окна, наклонила голову, но ничего не сказала, продолжая вязать.

– Открыто!
– крикнул Джонас. Вошел мужчина в сомбреро, пончо и сандалиях фермера или vaquero [скотовод (исп.).], но белокожий, с торчащим из-под сомбреро клоком светлых волос. Латиго. Суровый, жестокий мужчина, что все же лучше, чем этот смеющийся клоун в черном.

– Рад видеть вас, джентльмены.
– Он вошел в комнату, закрыл за собой дверь. Лицо у него оставалось мрачным, лицо человека, долгие годы не видевшего ничего хорошего, может, с самого рождения.
– Джонас? Ты в порядке? Как идут дела?

– Я в порядке, а дела идут хорошо.
– Он протянул руку, и Латиго коротко пожал ее. Дипейп и Рейнолдс такой чести не удостоились, а вот на Корал он взглянул.

– Долгих дней и приятных ночей, леди.

– И пусть у вас их будет в два раза больше, сэй Латиго.
– Она не подняла головы от вязанья.

Латиго присел па край кровати, достал из-под пончо кисет, начал сворачивать самокрутку.

– Надолго я не задержусь, - говорил он, рубя слова: манера, свойственная выходцам из северных феодов Привходящего мира.
– Задерживаться здесь мне не стоит. Очень уж я отличаюсь от местных.