В тонком прямом канале, уходящем ровной линией за горизонт, пряталась лодка. Ее темные борта покрылись ледяной корочкой с ночи. Здесь, в параллельной реальности, снег тоже еще капитально не лег, но мороз щипал за щеки безжалостно, и ветер крепчал.

Домна Евстигнеевна накинула на плечи Яны тяжелую шаль.

— Возьми.

— Спасибо.

Матреша села в лодку первой. Когда Яна не слишком ловко — попробуй-ка, будь ловкой с таким-то подолом! — опустилась напротив, Матреша оттолкнулась от мягкого дна шестом. Лодка двинулась, заключенная в тесный желоб канала.

Пошла.

— Доброго пути! — прокричала вслед Фима, помахала рукой в лиловой митенке.

Яна улыбнулась ей…

Вскоре канал чуть расширился, и лодку окутали песни русалок. И хруст прорезаемого торфа был аккомпанементом. Кикиморы подпевали, издавая странные, едва различимые звуки на грани слышимости. От них душа, растревоженная и восторженная, наполнялась то радостью, то грустью.

Лодка прошла рядом с затопленной машиной.

Хватит ли силы артефакта, чтобы ее из болота выворотить? И запустить?

— Поработает еще, — уверено объявила Матреша. — Ведь поработает же? — посмотрела с надеждой на Яну.

— Я сделаю все, что смогу.

Канал врезался в реку, идущую с топей куда-то на юго-восток. Сразу стало широко и просторно. Матреша убрала на дно лодки шест, подняла весла, поставила в уключины.

— Сусья или Волчья, — представила реку спутнице. — До Воробушков нас доставит.

— Будем грести по очереди? — предложила Яна.

Вспомнился студенческий знойный июнь, безмерно далекий и почти забытый. Теперь он явственно отреставрировался в памяти, едва только весла запели под ладонями, и плеснула растревоженная вода.

Тот июнь был теплый, но пах и звучал точно так же.

Водой и лодкой.

Свободой.

Предвкушением чего-то нового…

Река прорвалась через заросли подтопленного леска, где у берега не было четкой грани. Деревья входили в воду. Иногда ложились. Иногда обрушивались, перекрывая часть пути. Чернели за белыми стволами голых берез бобровые завалы, похожие на трепаные колтуны.

Гребли по очереди.

Когда доплыли до устья, небо просветлело и из серого стало пегим.

На пологом бережке поднялось поселение. Под раскидистыми соснами уютно устроились дома на высоких фундаментах. Ветер принес запах еды, дыма и скотного двора.

Матреша умело причалила к деревянному пирсу. Помогла спутнице вылезти из шаткой лодки так, чтобы не замочить ни платья, ни ботинок.

Наконец-то Яна ощутила приятную плоскость и твердость досок под ногами. Потерла озябшие руки. Флисовые перчатки из родного мира — она рискнула их оставить при себе, так как неприметные, — промерзли насквозь.

Яна дышала на пальцы.

— Пойдем в трактир, погреемся, — позвала Матреша.

Трактир оказался двухэтажным, небольшим, с низкими потолками, тесными столиками и камином в полстены. Теплым. Жар был почти осязаем на ощупь, почти плотен. Красные языки огня лизали бревна.

Пахло куриной похлебкой.

Ее и взяли, а еще чаю с баранками.

— Хороший чай, — похвалила Матреша крепко заваренный бурый напиток. — Надо будет с собой заварки купить и других продуктов. Фиме леденец-петушок и детский журнальчик, она просила.

— А вы с Домной Евстигнеевной родственницы? — спросила Яна.

Этот вопрос давно ее интересовал.

— Нет. Я при графине вроде экономки. Сама не из знатных — из простых. Деревенская. Семья у меня небогатая да многодетная. Братьев трое, сестры четыре. Я старшая. Родители решили нас замуж не отдавать — приданое надо, свадьбу дорого. Одного брата моего женили на богатой девушке. Она глухонемая была, поэтому ее за него и отдали без особого там... Она трех коров в хозяйство привела и сундук привезла, с мехами и монетами. А нас, дочек, родители послали в город на заработки. Одна сестра моя к инженерам попала в прислугу, вторая — к профессорше магии помощницей, третья к лавочнице булки печь, а я к Домне Евстигнеевне на торфы.

— Интересно как…

Яна припомнила, что похожую историю рассказывала ее прабабушка, что тоже была из деревни родом и ездила по молодости работать в город, в семью железнодорожников домработницей. Это было начало двадцатого века…

Дородная хозяйка по второму разу наполнила чашки. Самовар, стоявший на отдельной мощной тумбе, был громадный, как бочка. Литров на двадцать — настоящий монстр.

Под потолком висели гирлянды сушеных грибов, пучки трав и грозди ягод…

Отогревшись, насытившись и поболтав по душам, Яна с Матрешей вышли на улицу. Дошагали по мощеному горбылем узкому тротуарчику до конного двора. Перед ним вся дорога была разъезжена и расквашена. Экипажи, повозки, телеги виднелись за низким забором.

— Вон тот — твой. — Матреша указала на небольшой красивый экипаж из полированного темного дерева. — Он новый. Смотри, чтобы рухлядь заместо него не подсунули.

— А могут? — уточнила на всякий случай Яна.

— Ведьме, пожалуй, не рискнут, — успокоила спутницу Матреша и сама успокоилась.

— А по мне сильно видно, что я ведьма? — спросила Яна, понимая, что вопрос вышел неказистым. И все-таки… — В том смысле, как это проявляется внешне?

— Внешне никак, — разъяснила Матреша, — но чувство такое внутри рождается, ощущение… с которым спорить невозможно. Ты сама поймешь, когда увидишь других. Здесь…