Холодная стена курилки охладила пылающим лоб. Вторая сигарета истлела в руке, но спасения едкий дым, раздирающий горло, не приносил.

Черт, как же его угораздило сюда устроиться? Судьба, провидение? В таком огромном городе встретиться и с предавшей его невестой, и с ее подругой.

Хотя, чему удивляться, они, наверное, до сих пор общаются? Как он сразу об этом не подумал.

Только ведь Шурка вчера и словом не обмолвилась о Кире. Все крутила хвостом, жалась к нему, обдавая тошнотворным приторным запахом духов, делала двусмысленные намёки, пока ещё не решаясь предлагать себя напрямую. Курва.

И Кира такая же. Недалеко ушла.

Плакала. От слез её этих душу наизнанку выворачивало. Хотелось бросить все, стереть эти слезы, зацеловать. Глупые какие-то желания, идиотские.

Это ведь все показуха.

Ревела из-за чего? Из-за мальчика, не иначе. Ему и самому от этого истошного крика было не по себе. Но его уже предупредили, о том, что ребёнок проблемный, да и сам Глеб его вчера осматривал, видел, как прогрессирует тонус спинных мышц, понимал, что вскоре ребёнка будет скручивать от боли.

По виску потекла тонкая холодная струйка пота, приводя в чувство. Ещё вчера он думал, что справится. Сегодня эта уверенность исчезла. И дело не в искалеченных детях, а в нем. В нем и Кире, этой девчонке с бездонными серыми глазами, которую он запретил себе любить. Уйти? Показать свою слабость? Бездушность? Бросить и без того обделенных детей?

Он покачал головой. Нет. Не уйдёт. Ни совесть не позволит, ни сердце.

Через двадцать минут, когда он привёл мысли в порядок и вернулся в свой кабинет, то был готов снова завыть от боли. Запах, её запах — такой нежный, еле уловимый, все ещё витал в воздухе и действовал на нервы.

Глеб со злостью раздвинул шторы, распахнул окно, впуская в комнату горячий июньский ветер.

Его взгляд упал на окно напротив. На первом этаже, там, где находился кабинет бухгалтерии, на подоконнике, подперев подбородок, висела Шурка.

Её глубокое декольте еле удерживало большую грудь, но кажется Шурку это совершенно не волновало. Она уже заметила Глеба и, призывно ему улыбаясь, помахала рукой. Затем показала на позолоченные часики на своем запястье и изобразила телефонный звонок.

"Когда закончишь, позвони!" —прочёл он по ее губам.

Да, похоже быстро она не отстанет. Прилипчивая, зараза.

***

Кира не помнила, как дошла до палаты. Сгрузила уставшего Андрюшку на кровать, укрыла его одеяльцем и уговорила немного поспать.

Мальчик, все ещё судорожно всхлипывая, согласно кивнул и прикрыл глаза. Для него это было настоящее испытание. Для Киры — пытка.

В голове шумело, ей все время казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Ей до сих пор не верилось в реальность происходящего.

Он жив. ГЛЕБ ЖИВ!

Не погиб, абсолютно здоров и полон сил. Стоял рядом с ней, прикасался, смотрел.

Пусть ненавидит, пусть злится, пусть что угодно думает о ней!

Главное, он жив!

Кира счастливо рассмеялась и прижала ладони к горящим щекам. Потом всхлипнула и, чувствуя, как подкатывает истерика, выбежала из палаты.

Осознание того, что она своими руками погубила их, накрыло внезапно. Ведь это она поверила в это чёртово письмо. Это она в душе похоронил Глеба. Не решилась даже спросить у Веры Николаевны, не стала искать правду.

Сдалась.

Слезы лились градом, ослепляя. Кира в отчаянии замотала головой и бросилась в подсобку, где обычно оставляли свои вещи сотрудники. Ей не хотелось, чтобы кто-то видел её в таком состоянии.

Да, ей нужно бежать к Мире, через пятнадцать минут вести Машу и Диму вниз, за ними приедут родные. Через полчаса начнут разносить обед. Да и Карину стоило бы проверить, несмотря на то, что с ней большую часть времени проводила бабушка.

Все это нужно было делать срочно. А ее слезы, истерика, горе, которое оказалось выдуманные, могли и подождать.

Но только она не могла себя пересилить. Сжалась комочком на полу и рыдала, как маленькая девочка, понимая, что никакие оправдания ей не помогут, и Глеб никогда её не простит.

Не простит, потому что для него все это выглядит совершенно в другом свете.

Ведь, получается, как только он уехал, она выскочила замуж. Не дождалась, не объяснилась, не написала даже письмо о том, что больше не ждёт его.

Её предательство теперь окрасилось более яркими красками, проявилось как снимок на фотопленке.